Владимир Зуев
ДОМ. ДЕРЕВО. ЧЕЛОВЕК.
(цикл стихотворений)
***
Холодно. Нервная ночь разевает рот.
Страх — приходящий папа, уже в пути.
Что-то сегодня точно произойдет,
Чувствую, что-то может произойти.
Ветрено. Красные гроздья худых рябин
Ломятся в черный квадрат моего окна.
Ночь, мы пока на равных — один-один,
Я не влюблен в тебя, ты не влюблена.
Сонно. Я ставлю чай, зажигаю свет,
Нитка вольфрама с другой стороны стекла
Греет потусторонний автопортрет.
Как там, потусторонний, твои дела?
Страх — приходящий папа уже в пути?
Что же сегодня все же произойдет?
Чувствую, что-то может произойти.
Холодно. Нервная ночь разевает рот.
***
Пялился в бездну и в пустоту.
Знал: одному верней,
Что металлический привкус во рту —
Ртуть непрожитых дней.
Ливень грунтует холстину окна,
Мой понедельник в нём.
Надо моих откровений, на…
Вечером, ночью, днем
Я говорю тебе. Слышишь ли?
Дождь заглушает звук,
И пустота по ночам скулит,
И не хватает рук.
Мне твоих рук не хватает здесь,
Где капли на стеклах — ртуть.
Небо дождливое, даждь нам днесь
Не пустоты чуть-чуть.
***
Каждая новая ночь — это год за два,
Если не спишь и видишь себя внутри.
Там темнота, и видно едва-едва —
Это луной расстреляны фонари.
Каждая новая строчка — удар под дых,
Рот раскрываю рыбой и в пустоту
Я выдыхаю новорожденный стих,
Я у Большого Кормчего на борту.
Каждая новая жизнь — это год за сто.
Кормчий меня не выдаст, свинья не съест.
Мимо других, приросших к земле крестов,
Мы держим путь, как прежде, на Южный Крест.
***
Выберу дом, дерево, человека.
Буду любить или просто буду
Рядом последнюю треть от века,
Если мне сверху одобрят ссуду.
Выберу, если возможность эту ,
Мне оставляет процент по ссуде.
Кану из этого лета в лету —
Так выбираю, и будь что будет.
Выберу, если найду в дороге,
Что-то родное, своё до дрожи.
Вижу, у осени на пороге
Август свои отпускает вожжи.
Выберу, если одобрят ссуду,
Год или два, или треть от века.
Буду любим или просто буду
Домом и деревом для человека.
***
Я сегодня успешно состарюсь к утру.
Пусть морщин паутина наполнит трюмо.
Пусть полощется молодость на ветру,
Пусть звучит «Guns N’ Roses» «… you anymore».
Я сегодня красивый шагну в рассвет,
Бритый наголо с проседью в бороде.
Ни любви, ни тоски, ни печали нет —
Я один в бесконечном своём нигде.
Я сегодня на улицу вынес часы,
Я контужен их тиканьем в пустоту.
Это страх, он сказал мне: «Убей, не ссы,
Часового у вечности на посту».
Я сегодня счастливый, я глух и нем.
Паутина морщин полнит трюмы пусть,
Я сегодня состарюсь к утру совсем.
И умру, значит, в прошлое не вернусь.
***
Господи, радости одолжи.
Вид на рябину и гаражи
Очень красивый, конечно, но
Я изучаю его в окно
Тридцать и восемь с копейкой лет.
Видимо, альтернативы нет,
Если ты мне не меняешь фон.
Я, уралмашевский фараон,
Забальзамирован на века.
Мне пирамида не велика —
Двушка хрущевская в самый раз,
Есть отопление, свет и газ,
Только вот радости не найду.
Мы поклоняемся тут Труду,
Маю, и Миру, и Нет войне.
В нашей неряшливой стороне
Люди простые совсем живут.
Господи, наш коллективный труд
Будет засчитан тобой потом,
Позже, когда мы совсем умрем?
Родина скажет, когда пора.
Ляжем на лавки внутри двора —
Вид на рябину и гаражи.
Господи, радости одолжи.
***
Темно и ветрено, четверг и зреет смута
Внутри и вне. От бака и до юта
Лишь ветер, ночь, предчувствие беды.
И горизонт, закованный во льды,
Мне видится, и так, конечно, будет.
Сентябрьоктябрьноябрь — озябнут люди,
Наденут серое. Декабрьянварьфевраль —
На белом серое и ледяная даль
Холодным солнцем высвечена еле…
Стеной великой, вековые ели
Стоят, чужие ветры не пройдут.
Тут будет май, тут будет мир, тут будет труд,
Тут царь Кащей, что сотни лет над златом чахнет.
Тут русский дух… тут Русью пахнет!
***
Не загорал этим летом,
Но внутренне почернел.
Так иногда бывает,
Когда тоска.
Только белеют ребра,
Как школьный мел,
Вена синеет вздутая
У виска.
Недолюбил в это лето,
И многое не сказал.
Много о чём жалею,
Но промолчу.
Я загадал какой-то
Не тот финал,
Или нашел на вырост,
Не по плечу.
Не загадал этим летом
Счастливый себе удел.
Веною вздулась воля
В песке виска.
Август. Пожалуй,
Я отхожу от дел.
Так иногда бывает,
Когда тоска.
***
Мой горизонт — умозрительная прямая,
Ей провода параллельны и брови,
Те, что в снегу с ноября до мая,
Те, что со смертью до первой крови
Бьются, калечатся, кровоточат
Кардиограммой на поле белом.
Бельма зимы — не глаза, не очи
Вам до меня есть какое дело?
Помню, боялись в начальной школе
Новой войны из-за океана.
Белое-белое-белое поле,
Ядерный снег, пелена тумана.
В белых нелепых одеждах люди,
Белые лошади цвета мела.
Господи, пусть никогда не будет
Так наяву. Замерзает тело,
Я просыпаюсь, темно и сыро.
Август, скажи, как дожить до мая
В страхе, на грани войны и мира?
Страх — это финишная прямая.
***
Борису Рыжему
Проеду на втором и пятом –
Ты знаешь: первом и последнем.
Под небом, трубами распятом,
Трамваем в твой Свердловск поедем,
Что осенью бессменно рыжий
На голубом, но чаще сером.
Не верещи, возьми пониже,
Кондуктор Иванова Вера.
Мы зайцем. Мы с тоской и водкой.
Мы в колыбели едем, слышишь?
Сойдем – и в ночь блатной походкой,
И растворимся. Тише, тише…
Не громко, ангелы, не громко –
На стыках и на светофорах,
И в окнах жизнь, как кинопленка,
Мелькнет, и титры на заборах.
И нервно-нервно пиццикато…
Какая траурная кода!
Ты ездил на втором и пятом.
Конец. Конечная. Свобода.
***
Радуйся, мать, мы одни в чистом поле.
Боли не будет, не будет боле.
Все, кто болеют, уедут, мать,
Жить на чужбине. А мы выживать
Будем с тобою, такая уж доля —
Претерпевать в рамках русского поля.
Занавес лязгнул, закрылся замок —
Каждому номер, и шконку, и срок.
После амнистию или могилу…
Мать, это правильно силой на силу?
Ты разъясни, я пойму, не дурак.
Мол, это физика, так, мол, и так,
В нашей природе не можно иначе.
Мать, подскажи, жизнь чего-нибудь значит,
Жизнь одного или двух, десяти,
Сотни и тысячи? Ладно, прости,
Не отвлекаю от миссии, позже…
Я на своей вопросительной роже
Грязью рисую кресты и круги —
Крестики-нолики, чтобы враги
Видели: русский пасётся на воле.
Радуйся, мать, мы одни в чистом поле.
***
Койко-место за мной держи,
Я попробую не по лжи,
По обычаям жить рискну.
Буду крепко любить страну,
Государство, законы, строй.
Уколи меня, успокой,
Сердцу милая медсестра…
Ты же тоже от бога Ра
Повела свой священный род?
Дождь над нами сто лет идет,
Мы разбухли и отекли…
Кто там хочет моей земли?
Кто на царство мое и трон?
Не устали от похорон,
Вурдалаки, устрою вам.
Медсестричка, мне нужно в храм,
А до этого в туалет.
Дождь над нами уже сто лет…
Дай, попробовать не по лжи…
Да, и место за мной держи.
***
Пятница. Пахнет последним покосом,
Если точнее, теплом и травою. Осень.
Просто мне хочется лета, просто
Последнее солнце сдвигает оси
Пятницы. Вечер. Чего я желаю, кроме
Переоценки свершенного на неделе?
Вот бы уехать. Надолго. Грустить о доме —
Ярко, картинно, актерски. На самом деле
Страстно стремиться менять города и страны
С призрачной мыслью спастись от себя побегом.
Странная пятница. Я в этой пятнице странный.
Кажется, я примирился с восставшим эго.
Или мне так показалось — хотелось чуда.
Пятница пахнет последним покосом, летом.
Броситься в осень, как в прорубь, — туда и оттуда,
В желтые листья под теплым фонарным светом.
***
Туман, и никого вокруг.
Иду, держась за провода,
по воздуху. Пешком на юг –
я никогда не шел туда.
Туманов не было таких,
наверное. И я другой
был прежде, а теперь притих,
повыцвел и покинул строй
таких же, как и я, бедняг,
застигнутых с утра врасплох.
Туман. Я поднимаю флаг
беспечности. Небесный мох
пружинит. Я почти бегу
правее, выше – и рассвет.
Звезда, я больше не в долгу?
Скажи мне, Солнце, нет же, нет?
И нет ответа… Провода,
туман, и никого вокруг,
и немощность замерзших рук.
Сентябрь, свобода и среда…
***
Просьба: предчувствие, обмани.
Кто-то на небе зажег огни
красные, кровью – рябину здесь.
Что с нами будет? Тумана взвесь
предзнаменует тотальный дым.
«Счастья и радости молодым!» –
Хочется крикнуть и выпить сто,
двести и триста и в колесо
псевдоистории заскочить.
Новорожденным отдав ключи,
в низкое небо ничком нырнуть.
Можешь, предчувствие, обмануть?
Очень прошу, обмани меня…
Может, не время еще менять
явки, пароли и жизнь на смерть?
Скоро остынет земная твердь,
белым укроется – и умрет.
Красным окрасился небосвод –
кто-то на небе зажег огни.
Просьба: предчувствие, обмани.
***
Центральное отопление – продолжение лета.
Мой мир иллюзорен и беспристрастен.
Держит осенних коней карета
сюжетами басен.
Люминесцентная лампа – почти проектор
театра теней в постсоветском покое
тесной хрущевки. Я, видимо, вектор
и всё такое,
что-то из геометрии, даже литературы.
Я – отражение прошлого. Я опасен –
кровь с явным привкусом политуры.
И перец ясен,
что батарея, источник искусственный света –
просто попытка ограничения связей.
Держит осенних коней карета
вязкостью грязи.
***
Осень стирает знакомые имена.
Белые пятна в моем телефоне —
черные дыры. Налей вина,
осень, мы выпьем на желтом фоне.
Что остаётся? Вина, вино,
сны, фотографии, дыры, пятна…
И с каждым годом растет пятно
из пустоты. Я хочу обратно,
в прошлое. Жаль, что необратим
цикл из рождений, из умираний.
Тот, кто извечно следит за ним,
«навыков» сколько, «умений», «знаний»
нужно еще нам приобрести,
чтобы без памяти телефона
помнить всех-всех на своем пути?
Осень. Мне пусто, темно и сонно…
***
Какие мы голые осенью, как рябины.
Скоро случится снег и остудит ноги.
Где же ты, небо, цвета волос Мальвины?
Я — деревянный мальчик, мои дороги
не неисповедимы — Азора лапа.
А роза упала, её забудут, какая жалость.
Азбука стоит четыре сольдо, папа,
Я их зарою в землю. И мне осталось
Выяснить, что там в твоей каморке,
за нарисованным очагом таится.
Папа, не пей вина, наебни касторки,
я где-то слышал, с касторки светлеют лица.
Что я ищу? Не знаю, я деревянный
Мальчик — спасибо папе, оставил стружку.
Скучно — и я бревно и вокруг изъяны.
Папа, быть может мне завести подружку?
Жалко, Пьеро удавился чулком Мальвины,
он бы сумел рассказать про мои дороги.
Папа, мы голые осенью, как рябины.
Скоро случится снег и остудит ноги.
август — октябрь 2014 г.