18+

Владимир Зуев
В ГОРОДЕ N

(цикл стихотворений)

***
Надевай-ка, Ванюха, валенки…
Нехер прятать свои творения…
Пить идем, да ломать ебальники,
Как-то к этому настроение
Ближе к полночи, все же клонится,
У поэтов уральской нации…
Ну, пиздец тебе, голь-околица,
Уралмашевские Горации –
Ванька с Вовкой и литровичем,
Понесли до народа словушко.
Ща вы будете слушать, сволочи,
Как читают Ванюшка с Вовушкой…
Про Россеюшку, про кручинушку,
Про любовь свою, да зазнобушку,
Про березоньку да рябинушку,
Да как тянутся души к солнушку…

И стекался народ потоками,
И стихи полились и прочее…
И район нам софиты окнами
Зажигал, видно, чуял отчее…
Сука, слушали, даже плакали,
Наливали аж с самой горкою,
То от счастия, то от страха ли,
Пред судьбиной своею горькою…
Все мы, братушки, одинешеньки,
Тут наш дом, ни к чему нам по миру…
…И улыбка была у Боженьки,
Мол, живые еще, не померли…

***
Похер пляшем, не вашим не нашим,
Проставляйся тоска-паскуда.
Мы сейчас рок-н-ролл заебашим,
Над  больным, но родным Уралмашем,
С верой в лучшее, с верой в чудо!

Похер, дети, — есть счастье на свете,
Ну, за счастье — до дна, до точки.
А теперь грянем «Мусорный ветер»,
Приручившие нас, вы конкретно в ответе,
Отручите нас, мы – одиночки!

Похер взяли, за дальние дали,
Чтоб стоял, и чтоб деньги были,
Чтобы долго носились сандалии…
Бляха, братцы, мы жизни просрали,
Никогда ни кого не любили…

Похер пляшем, и нашим и вашим,
Похмелимся с утра осадком…
И уныло больными бредем Уралмашем
К чуждым Ольгам, Татьянам, Юляшам и Машам…
Отчего же так нынче особенно гадко…
Где ж ты время, что было нашим?

***
Мы права поначалу качали,
Полагая, что право имели…
Пацаны из уральской стали,
С каждой бабкою бронзовели.
Топоры по ночам точили,
И о чем-то большом мечтали.
Тварь дрожащая, нет уж «или»,
Мы не в Питере – на Урале…
Не на Невском — на Краснофлотцев,
Фрезеровщиков или Стачек…
Вам — в Европу окно, оконце
Нам в Сибирь — это, сука, значит,
Снег, тайга, чифир, мама снится,
Топоры, как судьбы насмешка…
Тут пустые седые лица,
Жизнь и смерь, как орел и решка.
От сумы да тюрьмы, что Питер,
Что Урал – все, как есть, под Богом…
Надеваю бабулин свитер,
Чтобы дрожь поунять немного,
Я иду к пацанам на сходку,
Нынче будем ларьки ебашить,
На районе бодяжат водку,
Пацаны говорят, не наши…
Вот, с не наших, теперь и спросим,
Кто они есть по жизни этой…
…Я пошел на погибель в осень,
А хотелось к мечте заветной…
Серый, Леха, Петюня, Коля,
Все мы скопом побронзовели –
Девяностых шальная доля.
Все же, права мы не имели…

***
Утром видел замерзшего воробья.
Мне повезло, в том, что я не птица.
Январь. Второе. И минус тридцать
В городе N, где родился я.

Утром видел красное на снегу,
Это кровь, тут кого-то били…
Тут по-прежнему, правда — в силе,
В городе N никогда не лгут.

Утром видел пьяного рыбака,
Он тащил надувную лодку,
Звал меня пить, но отстал за сотку…
В городе N, как всегда тоска.

Утром видел другого себя,
Я шел нетвердо, ругался матом.
Падал и понял, земля поката
В городе N… Я нашел воробья

Утром, взял в руки, хотел согреть,
Дышал на него, говорил чего-то…
Боже, ты слышишь, у нас «двухсотый»,
В городе N, прохудилась клеть…

Утром видел рыбак с воробьем,
Шли по воде, полынья — что суша,
Господи, можешь меня не слушать,
В городе N, мы все время пьем.

Утром видел застуженный мир,
Солнца не было, минус тридцать…
Мне повезло в том, что я не птица.
В городе N, по утрам не спится…
Страшно — чума и, конечно, пир…

***
Молоть тебе кофе, впитывать запах,
Свежий, утренний, путаться в датах
Встречи и поцелуев первых…
Тобою лечить воспаленные нервы,
Кутаться в сумрак, как в одеяло,
Вместе с тобою… Все же, как мало
Нужно для ощущения силы,
Слышать «милая», слышать «милый»,
Брать твои руки, чувствовать токи…
Господи, как же мы все одиноки
В страхе своем и в гордыни…
Сваренный кофе остынет,
Но не забудутся руки и запах…
…Молоть тебе кофе, путаться в датах.

***
Бездомные псы придушили кота,
Тоже бездомного, шла дележка…
Мы наблюдали – я, Серый, Лёшка,
Как утекает жизнь изо рта,
То есть из пасти, окрасив наст…
Было неловко и страшно очень
Мне и Сереге, у Лёхи – отчим,
А он ненормальный, когда поддаст…
Лёха взял палку, пошел вперед,
Псы ошалели от этой прыти,
Лёха нам крикнул: «Идем, не ссыте…»
Я не услышал, разинув рот,
Молча глазел на густую кровь,
Ту, что на насте пятном осталась,
Вызвав во мне тошноту — не жалость,
И нежелание видеть вновь…
Лёшка и Серый прогнали псов,
Я отыскал у забора яму.
Как хоронили, писать не стану,
Просто не помню тех, детских, слов…

Серый впоследствии стал врачом,
Лёха пропал на Кавказе где-то…
Я вроде жив, то есть верю в это…
…Да, кот, естественно, ни причем.

***
Он «стрелял» у нас мелочь, на то, чтоб уехать
В Мексику, там был Троцкий убит ледорубом…
Мы смеялись… Я видел, ему не до смеха
Было в обществе нашем, глумливом и грубом…
Он пил пиво, всегда разбавлял его водкой,
Чтоб качало сильнее, чтоб смеха не слышать…
Он по пьяни кричал: «В нашей жизни короткой,
До седин доживают лишь серые мыши…»
И читал Кастанеду скучающим шлюхам,
Позже, в серые с ними ложился постели,
И шептал им о вечном томлении духа…
Шлюхи Лёву любили, вернее жалели,
В долг давали ему, ну и просто давали…
В общежитских кругах он прослыл ебанашкой,
Что стремится за счастьем в далекие дали,
Что гордится своею линялой тельняшкой…
Он не может уехать, а Мексика манит,
Поезда нашу мерзость проходят транзитом…
И он выпьет, и небыль о Троцком затянет,
Затоскует о тезке злодейски убитом…
И по кругу — попойки, постели, похмелье,
Пошлость… Пошлость — страшней ледоруба…
И уже не качало привычное зелье,
И он мелочь «стрелять» стал глумливо и грубо…

Я не вспомню сейчас, но, по-моему, в мае,
Он шагнул с подоконника в Мексику вроде…
И записка его, как усмешка кривая:
«Не виню никого. Лев, тоскующий по свободе»

***
Та, что приходит во сне, не целуется,
Просит взять ее силой.
Шепчет: «Будь жестче, милый… »
Я бегу от нее… Осень, улица,
Лица, слякоть, фонарь повесился,
Облаков винтовая лестница…
Крик: «Держите его, он – вор!»
Я ныряю в ближайший двор,
Никого… Сердце страхом полнится…
Где спасенье мое? Бессонница,
Где ты? Та, что во сне моем,
Хочет силой… Дверной проем
Поглощает мой силуэт…
Коридор… Я иду на свет,
Слышу детский далекий плач…
Бог, счастливым меня назначь,
Чтобы смог этот плач унять…
Где же мать его, вашу мать?
Тише, тише, смотри – окно,
За окном крутит Бог кино…
Интересно тебе? И мне
Интересно кино в окне…
Человек бежит. Осень. Улица.
Он напуганный, жалкий, хилый…
У него отбирает силы,
Та, что приходит во сне… И не целуется…

***
Как поведу себя я, получив смс:
«Словно тебя, буду ночью любить его…
Мне хорошо… Пьяна… За окошком лес…
Это всего лишь секс… Это секс всего… »
Лишним себя почувствую, может быть.
Сделаюсь пьяным, возможно, тебе назло…
Я не просил тебя, слышишь, меня любить…
Я не привык подъедаться с чужих столов…
Олово головы, деревянность рук,
Остекленелость взгляда, поверх очков,
Выдадут миру мой нутряной испуг –
Я не готов делить тебя… Я готов
Выбежать в март белесый, под фонари,
Долго шептать на ветер: «Помилуй мя…»
И отпустив тебя, не услышать, как говорит
Боль, что давно кричала внутри меня…

Снегом утру лицо, отыщу ключи,
Утро глядится в окна, и мне пора.
Надо прием смс не забыть отключить.
Жаль, что не сделал это еще вчера…

***
Печь топить, смотреть на пламя…
Вспоминать, что было с нами
Шесть бездонно долгих зим-
Лет с другою и с другим…
Вина пить, молчать и слушать,
Как скучали наши души
Шесть земных бескрайних лет-
Зим… Мы жили или нет…
В сон упасть, обняв друг друга,
Не по нам пусть воет вьюга…
Шесть прошло – виток иной,
Мимо пустошь, снег и зной,
Что с другою и с другим,
Шесть бездонных лет и зим…

***
Слышишь, вокруг нас такая глухая тишь…
Спишь? Хорошо, я молчком посижу у окна.
Снег… Он нас скоро завалит до самых крыш…
Странно, по нашим приметам уже весна…
Ты перекрасилась в рыжий, тебе идет…
Я приготовил льняное, чиню зонты…
Мы собирали приметы из года в год…
В этом году по приметам легко простыть…
Спи, я тебе почитаю историю наших дней…
Нет, не скрывал… Просто не было повода… Да…
Да я пишу… Это повесть о нем и о ней…
Только он и она, только годы и города…
Только снег, что, конечно, завалит до самых крыш…
Спишь? Хорошо, я молчком посижу у окна…
Ты послушай, вокруг нас такая глухая тишь…
Ни души… Только снег… Только он и она…

***
У Коли больная ножка,
Не сильно больная, немножко,
Но вот уже тридцать лет
За Колей волочится вслед…
У Коли есть мама Рая,
Есть ключ от замка от сарая.
В сарае у Коли окно,
В которое видно кино —
Комедию, драму и драму…
С работы, идущую маму,
Соседских старух и детей.
По-пьяни накал страстей,
С участием шлюхи Али.
О ней так в подъезде писали,
Так Коля о ней узнал,
И стал приходить в кинозал,
В сарай свой, и ждать когда
В окошке, его звезда,
C небритым выпьет Ревазом
И скажет заветную фразу:
«Ну, горец, целуй меня»…
И даст себя даже обнять,
И ноги потрогать и грудь…
И Коля не сможет вздохнуть,
Ему станет пусто и сладко,
И совестно, мерзко и гадко…
Он будет кусать кулак …
Нельзя с ней вот так, вот так…
Ей нужно конфет кулек,
Из банки фруктовый сок,
Ей нежность моя нужна…
Она у меня одна,
Как мама, как ключ, сарай…
Давай, меня выбирай…

У Коли больная ножка,
Не сильно больная, немножко.
В сарае у Коли окно,
Но Коля не смотрит кино,
Ведь, Аля – актриса пропала…
Он слышал, как мама сказала
Соседке: «Убили ее.
Камнями забили живьем…»
И Коля идет в сарай,
И видит он балки край,
И вяжет петлю на нем…
Он видит окна проем,
Соседских старух, собак…
Все так же, и все не так…
Ей нежность была нужна…
Она у меня одна,
Как мама… Конфет… Кулек…
Не… Нежность… Я мог… Не мог…
Не нежность… И ноги… Грудь…
И Коля не может вздохнуть…
И видит с работы, идущую маму…
И Алю – не шлюху… И вечную драму…

***
Набухали на березах почки,
В гаражах бухали чьи-то дочки…
Март реально подходил к концу,
Если верить почкам и лицу,
С россыпью веснушек вековых,
Я зимой не вспоминал о них.
Мне весна в трамвае нашептала
Голосом кондукторским устало:
«Улица Апрельская, сходи…»
Я сошел, я вижу впереди
Лес зеленый, солнце, облака –
Легкие как мысли дурака…
Сколько лет с прекрасной той поры?..
Перпендикулярные миры –
Детство то, и то в чем я сейчас…
Это же, как профиль и анфас
«Я», дожившего до тридцати семи.
Страх уймись, и мой мандраж уйми.
Первый блин весны, как в горле ком.
Я чужой… С чужими… Чужаком…

Слышу, мимо в парк прошел трамвай…
Будет мне апрель и будет май…
Только то, что в марте было мной
Не вернется в тело… В мир иной
Каждый миг спешит частица нас…
Я живой. Я здесь. Сей час. Сейчас.

Январь-март 2013 г.