Владимир Зуев
ЖДИ МЕНЯ

(фантасмагория)

Пьеса написана по заказу Норильского Заполярного театра драмы имени Вл. Маяковского

В пьесе используются отрывки из текстов: Н.А. Некрасова, А.А. Блока, Л.Н. Гумилева, Н.А. Козырева,  Е.А. Керсновской, Г.С. Климовича, С.Ф. Кайдан-Дешкина,  И.В. Сталина, В.М. Молотова

Действующие лица:

ДИРИЖЕР
МУЗА
ШУРА
ГРАФ
ПИАНИСТ
ПЕВИЦА
СКРИПАЧ
КАПЕЛЛА: ЛИРИК, ДРАМА, ВЫСОКИЙ, ЦЕНТРАЛ, НИЗКИЙ
АСТРОНОМ
ПОЭТ
КОНФЕРАНСЬЕ
НАЧАЛЬНИК
КАПИТАН
НКВДшники
СЛЕДОВАТЕЛИ
ВОХРовцы
ЗЭКИ
РАБОЧИЕ СЦЕНЫ

1.

Темнота. Слышно завывание ветра, лай собак, перекличку. Слышно, как настраивается струнный оркестр. Слышно, как мужские и женские голоса что-то читают негромко вслух. Все эти звуки сплетаются в какой-то гул, созвучный завываниям ветра. Звук заезженной пластинки. Голос: «…. праздничного концерта, посвященного постановлению Партии о создании театра у нас в нашем ИТЛ. Театр, товарищи, по высказыванию певца революции, поэта Владимира Владимировича Маяковского, – это не отображающее зеркало, а увеличительное стекло!» Появляется свечение, зажигаются фонари, лучи которых хаотично движутся по сцене и залу. Запись с пластинки, голос Конферансье: «Товарищи! Дорогие товарищи и граждане заключенные». Пластинка перескакивает, мужчина читает стихи: «Не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи – Мороз-воевода дозором обходит владенья свои. Глядит – хорошо ли метели лесные тропы занесли, и нет ли где трещины, щели, и нет ли где голой земли?» Пластинка перескакивает. Звучит женский голос: «Трудящиеся СССР – рабочие, крестьяне, интеллигенция – глубоко изменились за годы социалистического строительства. Пролетариат СССР, обладающий государственной властью, превратился в совершенно новый класс. Он превратился в освобожденный от эксплуатации рабочий класс, уничтоживший капиталистическую систему хозяйства и установивший социалистическую собственность на средства производства, то есть в такой рабочий класс, какого еще не знала история человечества». Голос Конферансье: «…праздничного концерта, посвященного постановлению Партии
о создании театра у нас в ИТЛ».

Рабочие сцены выкатывают помост, на котором лежат музыканты-заключенные,
с инструментами, лицом вниз. Выходят охранники и К а п и т а н.
За Капитаном семенит К о н ф е р а н с ь е.

КОНФЕРАНСЬЕ. Я уже пытался, товарищ капитан. Они в отказ идут, выражаясь их языком. Выкручиваются, как ужи на сковородке. Они же «друзья народа»…

КАПИТАН (Конферансье). А ты у нас на что тут?

КОНФЕРАНСЬЕ. Статья 58, часть 10, пропаганда и агитация… Но я признал и встал на путь исправления…

КАПИТАН. Чего ж ты не агитировал «друзей народа»? Ты же у нас по этой части.

КОНФЕРАНСЬЕ. Я отвык в морге: там, знаете ли, особо некого агитировать… Попробуйте со скрипачом поговорить, товарищ капитан… Простите, гражданин начальник…

КАПИТАН. Вон пошел…

КОНФЕРАНСЬЕ. Я помочь…

КАПИТАН. Пошел вон…

Конферансье отходит в сторону. Капитан ходит вокруг помоста. Толкает ногой одного заключенного.

КАПИТАН. Встать! Я вам сейчас тут такое устрою… Это саботаж, мать вашу! Подъем, скрипач! Встать, говорю!

Встает молодой человек – это Ш у р а. Улыбается Капитану.

ШУРА. Здравствуйте, гражданин начальник. Это я – Шура. Не признали?

КАПИТАН. Скрипач где?

ШУРА. Пес его знает, гражданин начальник. Я же не музыкант. Я чисто сценки играю и читаю там разное. Мне медведь на ухо наступил, но давно, еще на малолетке… Хотите, спою, чтобы понятно было? (Поет, пританцовывает.) Из каптёрки пайка показалась. Не поверил я своим глазам: шла она, к довеску прижимаясь, а всего-то в пайке 300 грамм!

Капитан отталкивает его, Шура падает. Капитан пинает ногой и поднимает другого з/к. Встает мужчина средних лет – это Г р а ф.

КАПИТАН. Статья, фамилия?

ГРАФ. Добрый день, гражданин начальник.

КОНФЕРАНСЬЕ. Прошу прощения, это Граф. В 1926 году пришел в подмосковную деревню и представился братом наркома юстиции. Крестьянам сказал, что приехал к ним отдохнуть от дел. Чтобы доказать свою связь с властью, демонстрировал свою массивную трость, на которой было вырезано «Ленин» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Эту трость ему, якобы, подарил сам вождь мирового пролетариата, и эти слова на ней собственноручно вырезал.

ГРАФ. Не вождь, а товарищ Калинин…

КОНФЕРАНСЬЕ. Вот-вот. Он пообещал крестьянам похлопотать у товарища Калинина, чтобы им выдали в вечное и безвозмездное пользование окружающие деревню леса и поля. Денег за это не просил и более того – согласился привезти из столицы каждому мужику то, что тому требуется.

ГРАФ (Конферансье). Вы там, случаем, не были? Складно излагаете…

КАПИТАН (Конферансье). Ты закончил?

КОНФЕРАНСЬЕ. Крестьяне отдали ему список и деньги. Ни денег, ни «брата наркома» они, конечно, больше не увидели. Это не скрипач, гражданин начальник, это Граф – аферист.

ГРАФ. Ну, было не так топорно, как это сейчас прозвучало, но, по сути, верно!

КАПИТАН. Вы мне что тут голову морочите? Кто скрипач?

ГРАФ. Я боюсь ошибиться, гражданин начальник, мне кажется, скрипач тот, у кого скрипка.

КАПИТАН. «Хорошие шутки», – сказал петух, слезая с утки…

Капитан машет охранникам. Они подходят к заключенным. Шура, Граф и Конферансье усаживаются на корточки, руки держат за головой.

Капитан поднимает с помоста человека в очках, в руках у него скрипка.

СКРИПАЧ. Гражданин начальник, позвольте вам прояснить ситуацию.

КАПИТАН. Ты можешь, как дирижер?

СКРИПАЧ. Прошу прощения, я не понял вопроса, гражданин начальник…

Капитан достал пистолет, «дирижирует» им перед лицом Скрипача. Скрипач смычком пытается повторить за Капитаном.

КАПИТАН. Вижу: можешь. Молодец…

СКРИПАЧ. Я хотел бы объяснить разницу, гражданин начальник. Это не дирижерская палочка, это смычок, а я не дирижер, а скрипач.

КАПИТАН. Ты чего мне туфту закладываешь, Абраша? Я тебе голову отстрелю и скажу, что так было. Меня все услышали? (Кричит.) Встать! Играть быстро!

КОНФЕРАНСЬЕ. Я сам лично видел, как Абрамович дирижировал смычком…

ШУРА. Заливает лепила, гражданин начальник… Туфту гонит, стучит на скрипача…

ГРАФ. Закройте ботало…

Оркестр встает. Музыканты берут инструменты, настраиваются. Скрипач пытается дирижировать, ничего не выходит.

КАПИТАН. Ты меня не услышал? Это что, музыка, мать вашу?

Скрипач снова пытается дирижировать, ничего не выходит. Капитан стреляет в воздух.

КАПИТАН. Лежать!

Музыканты, Конферансье, Граф и Шура ложатся. Капитан хватает Скрипача.

КАПИТАН. Я сейчас сделаю из тебя дирижера, мать твою… Я тебе руки оторву и в жопу вставлю! Ты у меня задирижируешь, сволочь!

СКРИПАЧ. Я стараюсь, гражданин начальник! Но скрипач не дирижер. Вы поймете, вы же культурный человек…

ШУРА. Абраша лег на нары и культуру хавает…

КАПИТАН. Молчать! Увести этого… (Оркестру.) Встать! Надоела усиленная пайка? Пристроились тут мне!

Охранники уводят С к р и п а ч а  за кулисы. Музыканты, Шура и Граф строятся.

К о н ф е р а н с ь е  уходит за кулисы.

КАПИТАН. Вам тут что, всесоюзная здравница!? Дом отдыха музыкальных работников? Или вы, падлы, по общим работам соскучились? У вас два варианта: или вы промеж себя решаете, кто будет дирижером, либо за саботаж и срыв концерта по директиве нашей любимой Партии… Да я вас каждого, гады… Под Шмидтиху пойдете! Пригрелись мне тут…

К а п и т а н  уходит, музыканты замерли.

2.

В кабинете начальника оперативной части. За столом сидит  м у ж ч и н а  в форме НКВД, напротив него, на табурете, – К о н ф е р а н с ь е.

КОНФЕРАНСЬЕ. Считаю своим долгом сообщить, гражданин начальник… Оркестр в полном составе отказался играть без своего дирижера, которого ночью увели из барака.

НАЧАЛЬНИК. А почему ты раньше молчал? Ты за что у нас дополнительную пайку получаешь? Ходишь по пропуску и баб водишь? А тут целая организация у тебя под носом образовалась…

КОНФЕРАНСЬЕ. Я всегда… Я – как только, так сразу к вам… Вы же знаете…

НАЧАЛЬНИК. Дальше.

КОНФЕРАНСЬЕ. Урки отказались играть из-за одного политического. Особенно отличились…

НАЧАЛЬНИК. А жена моя там чем занимается в вашей самодеятельности?

КОНФЕРАНСЬЕ. Какая?

НАЧАЛЬНИК. Жена, говорю.

КОНФЕРАНСЬЕ. Елена Викторовна… Она бывает, да…

НАЧАЛЬНИК. Последнее время особенно часто бывает…

КОНФЕРАНСЬЕ. Так мы же концерт готовим, вы же знаете. Елена Викторовна помогает…

НАЧАЛЬНИК. Кому помогает? Начальнику культурно-воспитательной части?

КОНФЕРАНСЬЕ. Не только… В смысле, я хотел сказать, всем…

Появляется К а п и т а н. Конферансье замолкает.

НАЧАЛЬНИК (Капитану). Чего тебе?

КАПИТАН. Путаница вышла… Не понимаю, как так получилось… Дирижера по ошибке в расстрельный лагерь отправили. Мною приняты меры…

НАЧАЛЬНИК (обрывая Капитана, Конферансье). Можете идти, готовьтесь к концерту.

КОНФЕРАНСЬЕ. Понял! Ухожу готовиться…

К о н ф е р а н с ь е  уходит, Капитан садится на его место.

КАПИТАН. Там путаница, говорю, вышла… Ошибка. Меры уже приняли…

НАЧАЛЬНИК. Встать!

Встает, следом встает Капитан.

НАЧАЛЬНИК. Путаница?

КАПИТАН. Пу-путаница…

НАЧАЛЬНИК. Пу-путаница, говоришь?! У нас что тут дирижеров пруд пруди?

КАПИТАН. Никак нет… Мы работаем… Приняли меры…

НАЧАЛЬНИК. Ты хоть понимаешь, что с тобой будет, если из-за этого сраного дирижера концерт сорвется? Со всеми нами, знаешь, что будет? Это не путаница, капитан… Это вредительство!

КАПИТАН. Так точно… То есть, нет…

НАЧАЛЬНИК. Так слушай сюда, олень! Рогами мерзлоту рыть будешь, а дирижера вернешь… Иначе будешь вместо него на концерте палочкой махать, а потом палочку на лом поменяешь. Понял меня?

КАПИТАН. А если его уже того?

НАЧАЛЬНИК. Оживишь! Не понял? Что хочешь, делай, но чтобы он, как живой, во фраке с палочкой своей стоял… Вопросы, капитан?

КАПИТАН. Так точно! Дирижера вернуть, воскресить… Оживить, понял!

НАЧАЛЬНИК. Пошел вон…

К а п и т а н  выбегает.

НАЧАЛЬНИК. Дело дирижера мне…

3.

Оркестр встает, настраивает инструменты.

Ш у р а  и Г р а ф  бинтуют голову С к р и п а ч а, оттирают с лица кровь, гримируют.

ШУРА. Дело-то как было: ночью за ним пришли, когда спали все. Не вертухаи – другие. По тихой подняли и с вещами на выход. И поминай как звали, был человечек – и нету, увели… Дневальный на мандраже… В расстрельный повели, а там амба! Бирку выдадут и кайло, и вперед – копай себе могилу…

ГРАФ. Ты видел?

ШУРА. Ну не видел. Надежный человечек шепнул. Амба Дирижеру! Это Капитану за чужую жену прилетело. Не по-христиански – с чужой женой… Вот Дирижера и прихватили, а без него концерт не вывезти! А ответственный за концерт кто?! Капитан! Вот его за это и в хвост и в гриву! Хитро, но справедливо – начальник дошлый!

ГРАФ. Не о том думаете, юноша. Про Дирижера пусть у Капитана голова болит. Вы мне в карты проигрались… Не нужно про мораль! Как долг будете отдавать? Со всех за всё спросится – не извольте даже волноваться!

ШУРА. Так ты дослушай сперва… Проиграл – отдам…

ГРАФ. «Дослушайте», юноша!

ШУРА. Дослушайте. Я, кстати, за карточный долг хотел сказать. Фима Севе в карты продул, а отдавать нечем. Фима решил на кумпол, на голову свою, сыграть, чтобы отыграться. Если проиграет, то ему Фима голову кайлом пробьет.

ГРАФ. Ну и? Какой конец у басни?

ШУРА. Ну и… Проиграл Фима! Сева ему кумпол кайлом продырявил, а Фима живой, снова в карты сел играть.

ГРАФ. Вот свистишь…

ШУРА. И после этого еще четыре раза проиграл. Сева уже спор затеял: на пятый раз загнется Фима или нет… Загнулся…  Натурально, Фима – дубарь. Вертухаи нам сказали: его из барака вынести, потом на санях его свезли куда-то. А наутро Фима приходит как живой. Улыбается такой и к Севе прямиком. Мы врассыпную. Как такое в природе возможно, чтобы дубарь живым ходил?! Сева в угол щемится, а Фима с улыбкой нож достал и Севу завалил.

ГРАФ. И в чем тут, юноша, мораль? Смысл, так сказать, сего высказывания?

Появляется К о н ф е р а н с ь е. Шура его не видит.

ШУРА. Говорят, какой-то профессор зеркала изобрел, чтобы людей с того света вертать можно было. Чтобы план выполнять. Мы же все туфту закладываем. Народец мрет, а план делать нужно. Вот с того света и вертают. Вот и с Фимой так вышло. Зеркала какие-то профессор придумал. (Пауза.) Мы потом почти каждый день пробовали – кукиш, дубари не оживают.

ГРАФ. Закройте ботало, юноша, целее будете!

4.

Оркестр приветствует Д и р и ж е р а. Дирижер кланяется зрителям, приветствует оркестр, дирижирует. Оркестр играет «Взвейтесь кострами», потом переходит на вариацию этой темы.

ДИРИЖЕР. Дорогие друзья, со мной случилась невероятная история. Как-то пришел ко мне поэт-песенник, комсомолец Жаров с предложением написать музыку к тексту, который уже создан им. Дело было в следующем… Специальным решением Бюро ЦК РКСМ предлагалось написать пионерскую песню-марш. Текст поручили написать ему. Он растерялся и был вынужден обратиться за советом к старшим товарищам. Практически со слезами на глазах он сказал им: «Товарищи, положение мое безвыходное!». «У большевиков безвыходных положений не бывает!» – ответили ему товарищи и предложили оттолкнуться от чего-нибудь уже известного. В компании своих старших товарищей Жаров отправился в Большой театр на «Фауста». Впоследствии он не помнил, кто именно обратил его внимание на солдатский марш: «Башни, зубцами нам покоритесь! Гордые девы, нам улыбнитесь!». И как он рассказывал мне: «В этот момент я почувствовал, что вот оно, нашлось. Несколько дней подряд, проговаривая про себя это четверостишие, я наконец написал своё: «Взвейтесь кострами…». Потом он напишет в своих дневниках, что для своего текста позаимствовал в «Фаусте» только ритмический ход. И не знал, что комсомолец, автор музыки, то есть – я, там же изыщет музыкальный ход для своей мелодии.

Оркестр играет и переходит на музыку из «Фауста».

5.

Гримерка. Д и р и ж е р  сидит у гримировочного столика в нательном белье, его поддерживают  о х р а н н и к и. Возле него стоит гример, накладывает грим, чтобы скрыть побои. За этим всем наблюдает К а п и т а н.

КАПИТАН (Охранникам). Дайте ему воды… Кипятка дайте… Голову ему держите…

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК. Ему бы врача…

КАПИТАН. Нет у нас времени на врача… Нужно замазать его и переодеть…

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Чего-то он совсем заваливается, как бы он не загнулся…

КАПИТАН. Я тебе загнусь! Накинь тулуп на него…

ВТОРОЙ ОХРАННИК. А где я возьму?

КАПИТАН. Свой снимай, слышишь?

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК. Он шепчет чего-то…

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Он, по ходу, бредит, товарищ капитан…

КАПИТАН. А я что? Я лепила, по-твоему? По щекам его побей, уши разотри… Учить тебя?!

Охранник растирает Дирижеру уши. Дирижер стонет, открывает глаза.

ДИРИЖЕР. Больно, мама.

КАПИТАН. Очухался! Одевайте его.

Дирижера поднимают, одевают. Капитан стоит напротив, держит за подбородок, смотрит в глаза Дирижеру.

КАПИТАН. Мама – это хорошо. Узнаешь меня? Узнаешь. Хочешь маму увидеть? Молодец, хочешь. Сейчас тебя оденут, и ты пойдешь в зал. Понимаешь! Важный концерт сегодня… Там тебя твой оркестр ждет… Ты сейчас пойдешь туда и будешь делать то, что должен, и тогда есть шанс, что маму увидишь… (Охранникам.) Ведите на сцену.

Д и р и ж е р а  уводят. Капитан один. Садится на корточки, трет голову руками.

Входит Н а ч а л ь н и к. Смотрит на Капитана.

НАЧАЛЬНИК. Встать! (Капитан вскакивает.) У тебя будет время и посидеть, и подумать. Сейчас концерт, не забыл? Дирижер в норме? (Капитан кивает.) Дела участников концерта мне на стол… И смотри мне, чтобы те, кому надо петь, – пели, музыканты – играли… Ты уж постарайся! (Капитан кивает.) Пошел вон…

Вбегает К о н ф е р а н с ь е.

КОНФЕРАНСЬЕ. Простите… Я хотел сказать, что пора… Сам не приехал, замену прислал, идут уже…

НАЧАЛЬНИК. Не мельтеши…

6.

На сцене оркестр. Выходит К о н ф е р а н с ь е.
Входит начальство – невидимые начальники с женами, садятся в первый ряд.

КОНФЕРАНСЬЕ (спрашивает у первого ряда). Можно?

Звук заезженной пластинки, мужской голос: «Начинайте…»

КОНФЕРАНСЬЕ. Товарищи! Дорогие товарищи и граждане заключенные! Встречайте – на сцене участники праздничного концерта, посвященного постановлению Партии о создании театра у нас, в ИТЛ. Театр, по высказыванию певца революции, поэта Владимира Владимировича Маяковского, – это не отображающее зеркало, а увеличительное стекло! Так что мы в сегодняшнем концерте постараемся не отображать, а увеличивать… (Аплодирует.) На сцене, без преувеличения сказать, – гордость нашего учреждения, наш замечательный оркестр! (Пауза.) «Мы поднимаем красное знамя. Дети рабочих, смело за нами! Близится эра светлых годов. Клич пионеров – «Всегда будь готов!» Товарищи, я не случайно начал с этого, конечно же, известного вам отрывка пионерского гимна. Дело в том, что первым номером нашей программы выступит оркестр под руководством автора музыки этого замечательного произведения. Представляю вам руководителя нашего оркестра, пианиста, композитора, дирижера!

Дирижер кланяется зрителям, приветствует оркестр. Охранник, сопровождающий его, подает дирижерскую палочку. Дирижер берет ее сначала в правую, потом в левую руку. Оркестр играет увертюру.

7.

Рабочие поднимают на веревках красный транспарант с надписью «С двадцатой годовщиной Октябрьской Революции, товарищи!».

Играет оркестр, танцуют пары. Музыка прерывается. На сцену выносят раструб, из него звучит мужской голос: «Успехи нашего дела мы отвоевывали в боях с врагами революции, с врагами ленинизма. Пробравшиеся в партию чужаки и всякие буржуазные перерожденцы, провокаторы и шпионы, вроде Троцкого, Рыкова, Бухарина, вели ожесточенные атаки для того, чтобы сбить нас с правильной линии, чтобы привести партию к капитуляции перед трудностями первой пролетарской революции. Таковы были не только троцкисты, но и все эти правые, леваки, зиновьевцы, бухаринцы и другие антиленинские группки. Прежде чем изгнать их метлой из большевистских рядов, нам пришлось в течение ряда лет вести громадную разъяснительную работу в партии и в рабочем классе, принимать немало мер для охраны партийного единства и очистки наших рядов от всех этих агентов буржуазии».

На сцену выходит м у ж ч и н а  в форме НКВД.

НКВДШНИК. Товарищи, предлагаю сделать коллективное фото с нашими пролетарскими астрономами.

Мужчины оставляют свои пары. Выстраиваются. Выходят  м у ж ч и н ы  в форме НКВД. Один выносит фотоаппарат, другой раздает астрономам таблички с номерами и фамилиями. Вспышка.

НКВДШНИК. Теперь в профиль, товарищи. Таблички не опускаем.

Вспышка. Мужчины в форме НКВД уводят астрономов.

От группы отделяется П р о ф е с с о р, подходит к фотографу.

ПРОФЕССОР. Со мной дама. Кто ее проводит?

НКВДШНИК. Не волнуйтесь, провожатые найдутся.(Профессора усаживают на табурет. С ним беседует НКВДшник. Их не слышно. Завывание ветра, лай собак. Астрономов и дамы переодевают в одежду зека. Одиночка.

ПРОФЕССОР (проговаривает про себя). Какой сегодня месяц? Число? Нужно говорить. Да, нужно проговаривать вслух, чтобы не забыть… Чтобы не сойти с ума. С моим соседом уже случилось это… Допросы, карцер… Какое сегодня число… Нужно размышлять, нужно говорить… Если размышлять о том, что случилось, можно сломаться… Значит, нужно думать не об этом…  Но мне не хватает информации, мне нужен толчок. Какое сегодня число? Господи, я сделал все, что мог. Но помоги мне! Помоги мне дальше. (Появляется  о х р а н н и к, бросает на пол книгу.) Что? Второй том пулковского «Курса астрофизики». Как такое может быть здесь? Это чудо, Господи! Благодарю тебя! Я понимаю, что эта книга не могла тут появиться просто так… Какое сегодня число? Это мой шанс, я использую его… Я запомню эту книгу. Я понимаю, что она может исчезнуть так же, как и появилась.

Зажигаются и гаснут прожектора. Приносят и уносят баланду в тарелках. Профессор читает. Шмон. Книгу отбирают. Профессор ходит по камере. В камеру входят охранники, раздевают его.

Мне дали пять суток карцера, Господи. Я запоминал книгу, и это меня так взбудоражило, что я начал ходить по камере. Я не слышал, как они требовали «прекратить хождение». Меня разули, раздели до белья. Сквозь решетку летит снег. Спасибо за книгу, Господи. Я ожил, я стал думать. Я правильно решил, что буду говорить. Это помогает. Сначала я думал, что всё: я замерзну здесь. Но через время возникло какое-то внутреннее тепло. Я научился спать сидя на табуретке, Господи. Число… Какое сегодня число… По моим подсчетам, прошло пять суток…Трижды в день дают по кружке кипятку, по ним я пытаюсь вести счет времени. (Пауза.) Внутреннее тепло… Это не позволило мне умереть. (Пауза.) Время! Да, время! В силу своей направленности время может совершать работу и производить энергию… Небесные тела – планеты и звезды – представляют собой машины, которые вырабатывают энергию, а «сырьем для переработки» служит время. Вот и я перерабатываю время… Какое сегодня число? (Входят охранники, бросают на пол одежду Профессора.)

Господи, я просидел здесь шесть суток. Мне кажется, я понимаю, как я выжил…

В камеру входит  Н К В Д ш н и к.

ОХРАННИК. Товарищ майор, разрешите вопрос? А правда, что этот астроном будто бы хотел Луну взорвать и с Солнцем какую-то диверсию готовил?

НКВДШНИК. Открывай.

ОХРАННИК. Вот гад, лишь бы советской власти навредить…

НКВДШНИК (Профессору). Профессор, охранники написали, что вы разговаривали во время пребывания в карцере. Поясните одну вашу фразу: «Время может отражаться по законам геометрической оптики».

ПРОФЕССОР. Время может иметь противоположное направление, но в мире с таким течением времени, все будет иметь зеркально противоположные свойства, например, сердце будет справа, правша будет левшой. Понимаете?

НКВДШНИК. Поясните…

ПРОФЕССОР. Смотрите. Это не сложно. Вы поймете. Можно, я буду рисовать?
НКВДШНИК. (Охраннику) Табурет, уголь и горячий чай. Бегом! (Профессору) С чего вы взяли, что я пойму?!
ПРОФЕССОР. Вы же не просто так пришли ко мне… Простите, я предполагаю, что вам интересно мое открытие. Ну, или той организации, в которой вы служите.
НКВДШНИК. Значит, по-вашему, время это не просто перемещение стрелки часов и не смена дня и ночи, времен года и так далее?
ПРОФЕССОР. Вы совершенно правы. Время — это не просто длительность от одного события до другого, измеряемая часами. Это физический фактор, обладающий свойствами, которые позволяют ему активно участвовать во всех природных процессах, обеспечивая причинно-следственную связь явлений.
НКВДШНИК. Причинно-следственная связь, говорите… Знаете, как я понимаю причинно-следственную связь… Можно на вашем примере? Вот вы, астроном, профессор. Смотрите на небо, изучаете звезды, открытия разные делаете, и замечательно… Одно не пойму, зачем вам контрреволюция? Зачем организовывать кружки, группы, ячейки? Смотри себе на звезды и открытия делай. Чего не живется спокойно?! А я знаю почему. (стучит ладонью по голове) Вот! Отсюда все! Думаете много! Не останавливается у вас тут! Напридумывали, наговорили, и вот вы тут… А я должен во всем разбираться. Я даже верю, что вы не состояли и не говорили… Но другие так про вас сказали и написали… А вы дружили с ними, спорили про звезды, открытиями делились, а они вот так с вами. Вы, как я понимаю, не будете писать про них… А кого-то наказать нужно, вы же понимаете… (пауза) Наверное, я бы даже спрятал вас тут, в хозяйстве своем, чтобы говорить вот так иногда… Мне тоже, хотя по мне и не скажешь, интересно про все это, про время, про звезды. Ночью выйду на воздух, смотрю на звезды и думаю, как так получается, что там конца нет? Должен же быть! У всего есть конец, а там нет…

Входит  охранник, приносит табурет, чай и уголь.

ОХРАННИК. Чай с сахаром, как вы любите. (пауза) Вам просили передать, что академик сознался в шпионаже, признание пишет. Но вы можете не торопиться, он долго писать будет… Не сподручно ему писать, сломанными пальцами.
НКВДШНИК. Пошел вон! И дверь закрой!
Охранник уходит.
ПРОФЕССОР. Вы говорите, написать про кого-нибудь…
НКВДШНИК. Пейте чай, профессор, это для вас. (пауза) Написать, рассказать. Вы же никого не агитировали против советской власти.
Профессор греет руки о кружку с чаем.
ПРОФЕССОР. Время имеет направленность хода и плотность. Время распространяется мгновенно, оно поглощается и излучается материальными телами…
НКВДШНИК. «Причем тут, товарищ Сталин, таково физическое свойство нашего времени».   Профессор, вы же не говорили такого своим товарищам астрономам?
Профессор убрал руки от кружки, взял уголь.
ПРОФЕССОР. Я сейчас объясню вам, вы поймете… (рисует) Время вырабатывает энергию, противодействующую росту энтропии…
НКВДШНИК. (перебивает) Подумайте хорошо, профессор.
ПРОФЕССОР. А причем тут товарищ Сталин?
НКВДШНИК. Да при всем! На звезды смотрите, пишите книги…
ПРОФЕССОР. Время имеет плотность, понимаете? Это эффект его воздействия на вещество за единицу времени. Оно может быть счастливым и несчастливым.
НКВДШНИК. Хватит! Замолчите!
ПРОФЕССОР. Вы боитесь… Я вас понимаю. Такие физические свойства нашего времени…
НКВДШНИК. Я еще повторю свой вопрос… Ваши слова: «Причем тут, товарищ Сталин, таково физическое свойство нашего времени»? Хорошенько подумайте, профессор…
ПРОФЕССОР. Да, мои. Я могу объяснить.
НКВДШНИК. Почему нельзя промолчать?! Ненавижу! Молчите! Молчите, профессор, ни слова больше… (Охраннику) Охрана, увести его!

Входит охранник.

ПРОФЕССОР. Вы понимаете, что наш разговор, это не просто смещение стрелок на часах? Да, чуть не забыл, время может отражаться по законам геометрической оптики. Оно может иметь противоположное направление, но в мире с таким течением времени, все будет иметь зеркально противоположные свойства, например, сердце будет справа, правша будет левшой. Трус не будет трусом, интересно, правда?!

НКВДШНИК. (охраннику) Уведите! (Профессору) Прощайте, профессор…

Охранник уводит Профессора. НКВДшник садится на табурет, раскачивается вперед-назад. Беззвучно воет или кричит, звук становится громче и громче. На вой накладывается звук ветра, звук старой пластинки.

8.

Звук граммофонной пластинки. Завывание ветра, лай собак.

По сцене блуждают прожектора.

На сцену входит хоровая  к а п е л л а  в оборванных грязных костюмах, с мешками.

Следом входят К а п и т а н  и  К о н ф е р а н с ь е.

Участницы капеллы садятся на корточки около помоста.
Прожектора поочередно высвечивают их.

КОНФЕРАНСЬЕ. Вот, гражданин начальник, капелла полным составом.

КАПИТАН. Капелла, говоришь? Контрреволюционеры?

ЛИРКА. «Контрики», гражданин начальник, «пятьдесят восьмая».

КАПИТАН. Ты смелая самая или главная?! Кто такая?

ЛИРИК. Лирико-колоратурное сопрано, гражданин начальник…

КАПИТАН. Чего?

ЛИРКА. «До» первой I октавы — «ми» третьей октавы.

КАПИТАН. Я так и подумал. Как ты сказала до этого?

ЛИРКА. Лирико-колоратурное сопрано…

КАПИТАН. Была бы мужиком, дал бы тебе кликуху «Лирик». А ты баба… Будешь Лиркой. Лирка-Кирка, смешно! Надо же вас обозначить как-то… (следующей) За что к нам?

ДРАМКА. Болтуны, шпионы, диверсанты, террористы, соучастники… Я драматическое сопрано…

КАПИТАН. Гражданин начальник! Поняла? (пауза) Драмой будешь… Лучше Драмкой… Так сказать, милости просим… Значит, вы к нам надолго.

КОНТРА. Контральто, гражданин начальник… Видимо, буду Контрой… Пока нас везли поездом и баржей, мы подсчитали, что средний срок нашего этапа – двенадцать лет.

КАПИТАН. Смешно! А ты быстро соображаешь, Контра! (следующему) Ну…

ЦЕНТРАЛКА. Центральное лирическое сопрано, гражданин начальник. Если позволите, буду Центральной. (пауза) Мы подсчитали – в поезде было примерно пятьдесят вагонов, в каждом вагоне в среднем восемьдесят человек.

КАПИТАН. Центральная – длинно, будешь Централкой… А что, по-моему смешно!

ВЫСОКАЯ. Пятьдесят умножаем на восемьдесят, и все это – на двенадцать. Получается: сорок восемь тысяч лет. Разрешите представиться, Высокая! Высокое меццо-сопрано, гражданин начальник.

КОНФЕРАНСЬЕ. Это они в дороге репризы придумывали. Юмор чтобы был, гражданин начальник.

КАПИТАН. Юмор? Уверен?

ЦЕНТРАЛКА. Получается, что одним поездом из столицы нашей социалистической Родины было доставлено около четырех тысяч людей.

КОНТРА. Сорок восемь тысяч лет заключения на всех.

КОНФЕРАНСЬЕ. Доработаем. Вообще, они могут не говорить, петь только.

КАПИТАН. Чего они такие оборванные? Ты заказал на них костюмы?

КОНФЕРАНСЬЕ. Все готово, гражданин начальник. Пойдемте. Я покажу вам.

КАПИТАН (капелле). Это тряпье снять! (Конферансье.) Пошли, показывай.

К а п и т а н  и  К о н ф е р а н с ь е  у х о д я т.

К а п е л л а  встает, начинает раздеваться. На сцену рабочие выкатывают помост.
Г р а ф  рассматривает участников капеллы. Появляются Ш у р а  собирает мешки, пытается потрошить их.

ГРАФ. На чем прибыли?

ВЫСОКАЯ. Поездом, потом баржей. Когда сгрузили и началась перекличка, мы понял, что наш общий срок заключения уменьшился: многие не откликались на свою фамилию.

Выходят рабочие сцены и з/к. Капелла грузится на помост. У них забирают мешки, потрошат их. Тут же з/к начинается меняться отобранным, играть в карты, примерять вещи.

ЛИРКА. Потом нас погрузили на открытые платформы узкоколейки. Было холодно, но солнечно, впереди был конечный пункт назначения.

ЦЕНТРАЛКА. Где-то на середине пути навстречу нам ехал поезд.

Рабочие сцены поднимают лист металла, в котором отражается повозка с капеллой.

ВЫСОКАЯ. На платформах лежали люди в оборванных одеждах. Показалось, что на платформах безликая, бесформенная куча рванья.

Рабочие на лямках тянут помост на колесах.

ЛИРКА. На каком-то разъезде составы остановились рядом.

ВЫСОКАЯ. Я крикнула кому-то на ближайшей платформе: «Вы кто?»

КОНТРА. От платформы оторвалась только одна фигура, похожая на какое-то бутафорское, театральное пугало.

ДРАМКА. Фигура неловко пыталась балансировать палками рук… Вместо лица – серый блин. Это пугало открыло беззубый рот и долго смеялось без звука…

ЛИРКА. А потом, когда платформа дернулась, человек крикнул: «Мы такими, как вы, были… Вы будете такими, как мы…»

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ. Лязгнули вагоны, поезда тронулись и разошлись.

Появляется К о н ф е р а н с ь е. За ним идут охранники, несут костюмы, раздают капелле. Оркестр тут же начинает играть, капелла спускается с помоста, поет «Солдатский марш». Охранники надевают на участников капеллы костюмы. Игра в карты и дележ прекращаются на время, все садятся на корточки, руки за голову. Уходя, охранники подбирают вещи, рассматривают их. К о н ф е р а н с ь е  тоже берет
какие-то вещи, рассматривает, бросает на пол, уходит.
З/к встают, подбирают и прячут оставшиеся вещи.

НИЗКИЙ. Мы едем дальше… Онемели ноги, жутко холодно, но вставать не разрешается.

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ. Вдали показались горы. И снег, оставшийся с зимы… От вида снега в августе стало еще страшнее…

ДРАМА. Мы едем уже около двенадцати часов. Нулевой пикет. Вид на ущелье меж двух черных гор. Ущелье разрезает черный поток…

ВЫСОКИЙ. Вот он край земли… Кажется, что здесь всё опутано колючей проволокой. Это наш первый день, а впереди в среднем двенадцать лет…

ЛИРИК. Какие-то черные постройки… Свищущий ветер… Черная жижа… Нас сгрузили и усадили на корточки…

НИЗКИЙ. Наши сорок восемь тысяч лет заключения пригнали к воротам лагеря, и тут неизвестно откуда заиграла песня…

Звучит вступление песни «Широка страна моя родная». Все садятся на корточки, руки держат за головой. Капелла забирается на помост, подхватывает песню. После второго припева рабочие увозят со сцены помост вместе с капеллой.

Слышится звук заезженной граммофонной пластинки, звучит куплет: «За столом у нас никто не лишний, по заслугам каждый награждён, золотыми буквами мы пишем Всенародный Сталинский закон. Этих слов величие и славу никакие годы не сотрут: «Человек всегда имеет право на ученье, отдых и на труд!». Пластинка перескакивает. Звучит женский голос: «Интеллигенция стала равноправным членом социалистического общества. Эта интеллигенция строит вместе с рабочими и крестьянами новое, социалистическое общество. Это – новый тип интеллигенции, служащей народу и освобожденной от всякой эксплуатации. Такой интеллигенции не знала еще история человечества».

9.

Темнота. Появляется свет. На сцене стол, за ним сидит Начальник, ест, выпивает. За роялем сидит ОН, она стоит рядом.

НАЧАЛЬНИК. Ну, начинайте…

ПИАНИСТ. С чего, гражданин начальник?

НАЧАЛЬНИК. С начала начинайте… С дороги.

ПИАНИСТ. Был Янов день.

НАЧАЛЬНИК. А чего ты не играешь? Давай играй чего-нибудь такое… Ну, я жду…

Он играет. Начальник выпивает, закуривает.

ПИАНИСТ. Нас погрузили в вагоны для скота. Мы уезжали от своего дома, от своего праздника.

ПЕВИЦА. Самое страшное, что нас разлучили.

ПИАНИСТ. Поезд остановился, и я стал кричать, звать ее… Вдруг она услышит, вдруг она рядом…

ПЕВИЦА. В телячьем вагоне, в стене которого было прорезано отверстие со вставленной в него деревянной трубкой. Трубка эта будет первой пыткой – пыткой стыдом. Как унизительно и бесконечно стыдно будет пользоваться таким туалетом на глазах у всех!

НАЧАЛЬНИК. А советской власти гадить – не стыдно? Стыдно ей!

ПЕВИЦА. Поезд где-то остановился. И я услышала, как в соседнем вагоне запели. Я пробилась к зарешеченному окну и стала звать его… В нашем вагоне тоже запели, и я запела вместе со всеми. Охранники стучали прикладами в доски вагона, а мы пели…

ПИАНИСТ. И я запел. Потому что было страшно, потому что Янов день, потому что это объединило нас всех на мгновение…

Входит К а п и т а н.

НАЧАЛЬНИК. Капитан пришел. Садись, посмотри… Красиво!

Выбегает зэк, выносит табурет. Капитан садится.

ПЕВИЦА. Потом была зима. Мне казалось, что она никогда не кончится.

ПИАНИСТ. Потом нам объявили, что срок высылки двадцать лет и скоро отправят на Крайний Север. Нам почему-то казалось, что это какая-то обетованная земля, это где-то совсем далеко.

КАПИТАН. Я прошу прощения, нам репетировать нужно…

НАЧАЛЬНИК. А я чем занимаюсь, Капитан? Пока ты по углам бабу щупаешь, я тут твою работу делаю. Так что заткнись и не мешай мне…

ПЕВИЦА. Нас погрузили на деревянные баржи, согнали в трюм. Многоярусные нары, духота, вонь. Это был ковчег Ноев. Ноев ковчег или Ноев гроб.

НКВДшник. Нары поехали… (Капитану.) Учись, Капитан!

Рабочие сцены выкатывают на сцену нары, залазят на них.

ПЕВИЦА. На буксире колесного парохода «Мария Ульянова» вслед за ледоходом повезли по Енисею.

ПИАНИСТ. Сначала уголовники обобрали политических, а потом началось веселье.

НКВДшник. Где веселье, мать вашу? «Друзья народа» где? Бегом сюда!

На сцену выбегают Ш у р а  и  Г р а ф, вытаскивают из-под нар старичка с портфелем. Отбирают портфель, вытряхивают его содержимое.

ПЕВИЦА. Мы сидели в углу, рядом с бочкой, которая была в трюме для справления нужды, нары были заняты рецидивистами. Но мы были вместе, были рядом. Мы услышали гогот, крики.

ПИАНИСТ. Я встал, чтобы посмотреть, что там… Они развлекались… Пожилого профессора с бородкой держали за ноги сидящие на верхнем ярусе и раскачивали его.

НАЧАЛЬНИК. Только уроните его, падлы – я вам устрою! (Капитану.) Смотри и учись! Вот как надо искусство делать…(Старик пытается собрать бумаги. Его хватают, поднимают вверх. Сидящие на верхнем ярусе держат его за ноги, раскачивают.)

ПЕВИЦА. Он летал, словно в нем не было веса. Те, кто стоял и сидел внизу, старались ударами подбросить его как можно выше.

ПИАНИСТ. Профессор молчал, но он был живой. Видимо, понимал, что кричать и говорить бессмысленно…

НАЧАЛЬНИК. Аккуратно бросаем старика, те, кто внизу, ловим. Баланда пошла…

Уголовники бросают старичка, потому что сверху спускают большой чан.
Начинается раздача еды.

ПЕВИЦА. Кормили «затирухой» – это сырая вода из Енисея, соль и мука.

ПИАНИСТ. Алюминиевые ложки отобрали, а деревянные не выдали. Было очень унизительно: нам приходилось по-собачьи вылизывать содержимое языком.

НКВДшник. Ждем натурально! Миски вылизываем… Проверю!

ПИАНИСТ. Но нас накормили, светило солнце, и мы плыли куда-то далеко… Мы были вшивые, полуголые, исхудалые, но молодые.

ПЕВИЦА. Мы танцевали под замечательный еврейский джаз-бенд. Инструментов, конечно же, не было, но музыканты имитировали звуки саксофона, трубы, контрабаса. Ударники взяли миски, кастрюли, ложки. Я пела…

НАЧАЛЬНИК (Капитану). У меня прямо слюни текут, когда она поет! Натурально!

О н  играет, О н а  поет песню. На сцене появляются люди, танцуют.

НКВДшник (кричит). Конферансье, твою мать, твой выход!

КОНФЕРАНСЬЕ. Товарищи, примерно вот так покинули свои прежние места проживания бывшие члены различных контрреволюционных националистических партий, бывшие полицейские, жандармы, помещики, фабриканты, бывшие крупные чиновники Литвы, Латвии и Эстонии и другие лица, ведущие подрывную антисоветскую работу и используемые иностранными разведками в шпионских целях. Сейчас для вас выступят два таких лица: Она и Он. Она – певица, он – пианист. Да, и они – муж с женой! Такой вот контрреволюционный дуэт!

НАЧАЛЬНИК. Смешно придумал? Чего молчишь, Капитан? Не смешно тебе? (Молчание.) Чего на нее смотришь? Хорошая, да?! Нравится?! Знаю, что нравится. Только она сначала мне даст. Сначала мне, а потом кому угодно. (Певице.) Правильно говорю?! Сначала мне, а потом как хочешь… (Капитану.) Согласен, Капитан? Молчишь? Тогда пошел вон, не мешай!

Музыка ломается, постепенно затихает оркестр. К а п и т а н  уходит. Начальник подходит к роялю. Пианист играет, Начальник слушает, потом резко закрывает крышку.

НАЧАЛЬНИК. Тишину люблю. Устаю от звуков на работе. (Пауза.) Красивая, да… Жена твоя… Хочешь ее? Вы же муж с женой! У вас замечательный дуэт. Муж и жена – одна сатана. Слышали такую русскую пословицу? Разве вам не хочется быть всегда вместе, рядом? Я вижу по вашему взгляду, что вам всего этого хочется. Мне от вас нужно совсем немного. Вы будете сообщать мне о подозрительных людях, странных разговорах. Вы меня понимаете? Хотите, она прямо сейчас при вас разденется? Вы согласны помочь нам и себе?

Мужчина открывает крышку рояля, играет. Начальник делает жест Охранникам, рояль увозят за кулисы. Пианист сидит на стуле.

НАЧАЛЬНИК (Певице). Раздевайся… (Пауза.)

НАЧАЛЬНИК (Пианисту). Гордая она у тебя?! А другие, знаешь, как говорят: «Давай пайку и делай ляльку».

Смеется, расстегивает пуговицы на мундире, снимает ремень. Подходит к пианисту, выбивает из-под него стул, пианист падает. Наступает сапогом ему на руку.

НАЧАЛЬНИК (Певице). Ты раздевайся, время не тяни… Понимаешь, я не хочу силой… Мне нужно, чтобы та сама захотела… Или я не нравлюсь тебе? (Пауза.) Молчишь… (Пианисту.) Ты лучше забудь про нее, а то она баба видная, на нее тут очередь до самой Дудинки… Забудь лучше… А то с ума сойдешь или еще чего… Бабы – они такие. Думаешь, у меня жены не было? Была. Сбежала с одним актером. Да даже не актером – актеришкой… Чего в нем нашла?.. Дура такая. Думала, не найду их. Нашел. Сидят оба… С него, понятно, какой спрос. Это она его приманила, и побежали они. А с ней я поговорил. Молчит, глазки в пол потупила и молчит, сука. Я ей, мол, чего тебе не хватало, паскуде? Молчит. Чего ты в нем нашла? Молчит! Шалава, одно слово. И твоя шалава… Не веришь? (Певице.) Раздевайся, чего ждешь? Ну?! А то мы сейчас с твоим малохольным пойдем под Шмидтиху. Буде себе могилу кайлом долбить… И выдолбит, а потом я шлёпну его. И всё! Ты что, сука, думаешь, я не найду способ обломать тебя? (Пианисту.) Я тебе даже посмотреть разрешу… Ты же, падла, будешь сообщать мне о подозрительных людях, о странных разговорах. Будешь! И она будет… (Пианистке.) Раздевайся…

Пианист пытается схватить Начальника за ногу, Начальник пинает его, достает револьвер. Певица начинает спешно раздеваться, Пианист плачет, Начальник смотрит на них, хохочет.

10.

За столом сидит С л е д о в а т е л ь. Просматривает бумаги. На столе два табурета друг на друге, наверху лампа, которая светит в лицо Поэту.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Отец: поэт, расстрелян как участник заговора. Значит, исключался из университета «как лицо, имеющее дворянское происхождение», и как сын осужденного «за контрреволюционную деятельность». Первый раз осужден в декабре 1933 года, через 9 дней отпущен без предъявления обвинения. (Пауза.) Я бы не отпустил… В 1935 году подвергся второму аресту, но благодаря заступничеству многих деятелей литературы был отпущен на свободу и восстановлен в университете. (Пауза.) Благодаря заступничеству многих деятелей литературы… Мама с дружками тебя спасала?

ПОЭТ. Почему вы нас ненавидите?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вам любить нас не за что. И нам вас не за что. За что вы арестованы?

ПОЭТ. Можно мне сесть?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Стоять! За что арестован?!

ПОЭТ. Я уже рассказывал и писал. Лектор, профессор кафедры истории русской литературы, стал потешаться над стихотворениями и личностью моего отца. «Поэт писал про Абиссинию, – сказал он, – а сам не был дальше Алжира… Вот он – пример отечественного Тартарена!». Я не выдержал и крикнул лектору с места: «Нет, он был не в Алжире, а в Абиссинии!». Профессор парировал мне: «Кому лучше знать – вам или мне?» Я ответил: «Конечно, мне». Студенты в аудитории засмеялись. В отличие от лектора, многие знали, что я – сын своего отца. Все на меня оборачивались и понимали, что мне, действительно, лучше знать.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. За папу, значит, вступился… (Читает.) «После семи ночей избиения мне было предложено подписать протокол, который не я составлял и который я даже не смог прочесть, будучи очень избитым. Суд, трибунал меня и двух студентов, с которыми я был еле знаком, осудили нас по этим липовым документам с обвинением в террористической деятельности, хотя никто из нас не умел ни стрелять, ни на шпагах сражаться, вообще, никаким оружием не владел». (Пауза.) Значит, вас сначала оговорили, потом выбили признание в террористической деятельности, а вы не виновны… Так?

Снимает лампу с табурета, ставит ее на стол. Табурет ставит перед столом, второй держит в руках.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Если вы не виноваты, то присаживайтесь.

Поэт медленно садится, Следователь выбивает табурет, Поэт падает. Следователь толкает его ногой, он не шевелится. Следователь льет на Поэта воду из графина, Актер не реагирует.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Унесите.

Появляются охранники, за руки и за ноги  относят  Поэта в сторону.

Рабочие сцены выкатывают нары с сидящими на них людьми. Нары устанавливаются напротив друг друга, образуя коридор. Охранники бросают тело Поэта под лавку, на которой сидят двое зеков и играют в карты. Проигравший зек снимает с Поэта сапоги, ставит их на лавку, игра в карты продолжается.

ПОЭТ. (бредит). Мотивация… Я уже рассказывал и писал. (Пауза.) Мотивация человеческих поступков в истории. (Пауза.) Почему вы нас ненавидите? (Пауза.) Почему Македонский шел в Индию и Среднюю Азию… Он не мог там удержаться… Грабить не мог… Можно мне сесть? (Пауза.) Он не мог доставить награбленное обратно в Македонию…

Зэк льет из кружки на лицо Поэту. Он приходит в себя, вылазит из-под лавки. Зэк, снявший сапоги, убирает их с лавки, достает заточку. Поэт встает на лавку, говорит: «Пассионарность», кричит «Пассионарность!» Идет между нар, смотрит на зэков, повторяет: «Пассионарность». Поэт возвращается к лавке, залазит под нее.

ПОЭТ. У человека есть особый импульс, называемый пассионарностью… Это не просто стремление к иллюзорным ценностям: власти, славе, алчности…

Вылазит из-под лавки, обращается к зекам.

Видите: вот луч света падает из окна на пол. Видите? Пассионарность – это энергия, такая же, как та, которую впитывают растения.

Зэки слазят с нар, рассаживаются на корточках вокруг лавки. Игравшие в карты, убирают лавку, поднимают с пола Поэта, ставят его на лавку.

ПОЭТ. Пассионарность приходит к этносу из космоса, проходит определенными линиями по поверхности Земли. После чего у людей, живущих на территориях, подвергшихся внешнему воздействию, происходят некоторые генетические изменения, которые в течение примерно полусотни поколений в дальнейшем определяют развитие и существование этноса, причем, не просто способ существования, но определенный стиль поведения.

ПЕРВЫЙ ЗЭК. Эй ты, Разговор Петрович, ты, по всему видать, звонарь знатный… Ты чего сейчас втирал тут?

ПОЭТ. Жертвенность! Понимаете, жертвенность – высший уровень пассионарности. Когда человек без колебаний готов пожертвовать собственной жизнью. Например, Ян Гус, Жанна Д’Арк, протопоп Аввакум, Иван Сусанин.

ВТОРОЙ ЗЭК. Сусанина слышал, он поляков в болоте утопил. Ты угомонись, а то кумпол стряхнут тебе, и тихий станешь.

ПОЭТ. Чуть ниже другой уровень – стремление к идеалу победы! Человек готов рисковать жизнью ради достижения полного превосходства, но идти на верную смерть не способен, понимаете? Это патриарх Никон, Иосиф Сталин и другие.

ПЕРВЫЙ ЗЭК. Да он болтушка, агитатор… Всё, расход по нарам.

Часть зэков встает, расходится по нарам.

ПОЭТ. На нулевом уровне стоит обыватель – тихий человек, полностью приспособленный к окружающему ландшафту. (пауза)  Пассионарность – это страсть, и пассионарии – это люди обладающие страстью. Не понимаете?!

ВТОРОЙ ЗЭК. Тебе чего надо? Ты, часом, не наседка?

ТРЕТИЙ ЗЭК. Простите, что вмешиваюсь. Я, кажется, понимаю, о чем идет речь…

ВТОРОЙ ЗЭК. Еще один фраерман…

ПОЭТ. Этнос – это люди, имеющие единый стереотип поведения и внутреннюю структуру, противопоставляющие себя всем остальным как «мы» и «не мы».

ТРЕТИЙ ЗЭК. Так это же про нас всех, мы противопоставлены им. Мы – пассионарии, а они антипассионарии… Они страсть уничтожают! Они всё уничтожают! Я понял теперь…

ВТОРОЙ ЗЭК. Хавало закрой, контра, пока тебя не придавили! Понял он! Мы тоже свое понимаем…

ТРЕТИЙ ЗЭК. Я просто хотел объяснить, что это все про нас… Я понял теперь, почему так произошло со всеми нами…

В т о р о й  з э к  подходят сзади к  Т р е т ь е м у, накидывает удавку на шею.

ПЕРВЫЙ ЗЭК. Тут говорят, что ты стихами можешь?! Давай, валяй, послушаем стихи.

ПОЭТ.
В гудках авто, в громадах серых зданий
И блеске электрических огней
Не слышно нам старинных заклинаний,
Не видно оживающих камней.

Входят охранники, берут под руки Поэта, волокут его, он продолжает говорить, почти кричит.

А между тем, как прежде, правит смертью
И тусклой жизнью только пустота.
Над крышами домов кружатся черти,
И ведьма гладит черного кота.

Под сердцем наших дев гнездятся жабы,
В трамваях наших бродят упыри,
Но мы не знаем, где свершают шабаш,
И чьею кровью кропят алтари.

П о э т а  уводят. Появляются охранники, зэки толкают нары, убирают их со сцены. Слышится звук заезженной граммофонной пластинки. Звучит голос: «Равноправие граждан СССР, независимо от их национальности и расы, является непреложным законом. За всеми гражданами признается свобода совести и свобода антирелигиозной пропаганды. Конституция – в интересах укрепления социалистического общества – гарантирует свободу слова, печати, собраний и митингов, право объединения в общественные организации, неприкосновенность личности, неприкосновенность жилища и тайну переписки, право убежища иностранным гражданам, преследуемым за защиту интересов трудящихся, или за научную деятельность, или за национально-освободительную борьбу».

11.

Кабинет Н а ч а л ь н и к а. Входит К о н ф е р а н с ь е.

КОНФЕРАНСЬЕ. Гражданин начальник, не могу не сообщить имеющуюся у меня информацию… Возлюбленная нашего Дирижера, тоже политическая, осуждена за то, что родилась не в том месте. В деле есть соответствующие данные.

НАЧАЛЬНИК. Короче…

КОНФЕРАНСЬЕ. Дело в том, что вышеназванная заключённая носит при себе пачку писем. Я предполагаю, что там написано не о любви к Родине и друг к другу.

НАЧАЛЬНИК. Откуда такая информация?

КОНФЕРАНСЬЕ. Вы понимаете, в нашей концертной бригаде, где все, кроме меня и Дирижера, «друзья народа», стали окапываться «политические». Сначала эта Муза появилась, потом дворянка к нам чтецом попала, а теперь Скрипач.

НАЧАЛЬНИК. То есть, с твоих слов, у Музы есть письма от Дирижера, в которых контрреволюция? Вот это уже кое-что. Скрипач – это который не умеет дирижировать?

КОНФЕРАНСЬЕ. Он самый, гражданин начальник. И еще… Дирижер – другой после того, как его вернули…

НАЧАЛЬНИК. Что значит «другой»?

КОНФЕРАНСЬЕ. Палочку в левой руке держит, понимаете! А он правша, раньше в правой держал… И за сердце хватается, словно оно с правой стороны…

НАЧАЛЬНИК. Допустим… Ты к чему это?

КОНФЕРАНСЬЕ. Два участника оркестра, Граф и Шура, экспериментируют с некими «зеркалами времени», гражданин начальник.

НАЧАЛЬНИК. Что за зеркала? Из чего?

КОНФЕРАНСЬЕ. Якобы зеркала могут менять прошлое и будущее.

НАЧАЛЬНИК. И что же они поменять хотят?

КОНФЕРАНСЬЕ. Шура который. Бытовик, детдомовский. Хочет мать свою найти. Не помнит ее. Делает зеркала из алюминиевых мисок, ложек…

НАЧАЛЬНИК. А второй что хочет?

КОНФЕРАНСЬЕ. Тут все серьезнее, гражданин начальник. Тут политическое, на мой взгляд. Хотя странно: он аферист, но образованный. Хочет, чтобы революции не было…

НАЧАЛЬНИК. Это как это так, чтобы революции не было?

КОНФЕРАНСЬЕ. Простите, я не вел с ним беседы… Просто слышал, как он говорил, что если там, в прошлом, кое-что поменять, то не будет, простите, революции, товарища Ленина и, простите, товарища Сталина.

НАЧАЛЬНИК. Вот это ты молодец. (Записывает.) Что сидишь? Свободен!

Конферансье встает.

НАЧАЛЬНИК. Да, там к тебе одна моя знакомая завтра зайдет, помоги ей.

КОНФЕРАНСЬЕ. Хорошо. Я все сделаю, гражданин начальник. Все будет в лучшем виде.

НАЧАЛЬНИК. Не сомневаюсь… Аборт, уничтожение зарождающейся жизни, недопустим в нашем государстве строящегося социализма. Тебе же не нужен новый срок. Свободен.

К о н ф е р а н с ь е  берет письмо, уходит. Начальник пишет.

НАЧАЛЬНИК. Дела двух этих клоунов мне – Шуры и Графа. Да, еще Скрипача и Музы.

12.

Появляется свет. На сцену выходит К о н ф е р а н с ь е. На него светит прожектор.

КОНФЕРАНСЬЕ. Дорогие друзья, мы продолжаем наш концерт, посвященный мудрому и своевременному решению нашей Партии о создании театра в нашем ИТЛ. Следующий номер нашей программы посвящён нелепым суевериям заключённых, которые мешают им добросовестно трудиться на благо нашей Родины, ударным трудом искупая свою вину. Номер сделан силами активистов нашей самодеятельности, которые, бесспорно, составят основу нашего театрального коллектива. (Пауза.) Дело в том, что среди бытовиков и некоторых политических бытуют мифы, которые мы хотим развеять при помощи театральных средств. Миф о геологе, обнаружившем в районе одной реки очень богатое месторождение каменного угля, богатейшее месторождение медно-никелевых руд с высоким содержанием платины. Но командирован он был в эту экспедицию для разведки запасов каменного угля для Антанты, корабли которой доставляли Колчаку оружие. Потом геолог переметнулся от «белых» к «красным» и за экспедицию на Северную Землю был награждён орденом Ленина. Он даже стал заместителем директора Арктического института. А потом был арестован и осуждён на 8 лет исправительных лагерей за вредительство и участие в контрреволюционной организации и оказался у нас. Тут даже есть дом, в котором он зимовал. На нашей сцене дуэт «Два з/к».

На сцену выходят Ш у р а  и  Г р а ф. Шура, в форме НКВДшника, сидит за столом.
Граф, в телогрейке, в очках, сидит на табурете, мнет шапку.

ГРАФ. Гражданин начальник, позвольте мне быть полезным своей Родине.

ШУРА. Я не препятствую – идите, ройте землю.

ГРАФ. Вы не так меня поняли, я хотел бы работать по специальности. Я геолог.

ШУРА. А я балетмейстер…

ГРАФ. Это я открыл здешнее месторождения…

ШУРА. А как, по-вашему, вредитель и участник в контрреволюционной организации может быть первооткрывателем кладовых нашей Советской Родины?

ГРАФ. Так получилось…

ШУРА. Как-то интересно получилось, да?! Первооткрыватель оказался в том месте, которое открыл, но уже не как начальник экспедиции, а как з/к. Видимо, вас тянет сюда…

ГРАФ. Я здесь сейчас не по своей воле, но уверяю вас, что продолжил бы свои изыскания, будь я свободен…

ШУРА. Не все месторождения выдали? Оставили, наверняка, про запас что-то! Не поделитесь?

ГРАФ. Чем? У меня нет ничего, гражданин начальник.

ШУРА. Да знаем мы… И про медаль серебряную имени этого, в честь которого еще лошадь назвали… Как его?..

ГРАФ. Пржевальского.

ШУРА. Вот-вот! И про золотые часы от норвежского правительства за то, что почту нашли этого… Как его?

ГРАФ. Амундсена.

ШУРА. Да, Амундсена… (пауза) Есть у меня история интересная… Один умник у нас морге лагерном предложил изобретение. Даже письмо написал во Всесоюзное общество изобретателей. Суть вот в чем, чтобы трупы из морга не таскать по одному, он предложил тележку сделать на колесах и механизм, который опрокидывал бы платформу, когда нужно. И что вы думаете? Придумал, изготовил и сам первый на ней поехал. Умер скоропостижно изобретатель.

ГРАФ. Я всего лишь хочу быть полезным, я геолог…

ШУРА. Вы уже один раз открыли это место и что? Вы тут в телогрейке сидите передо мной и просите, чтобы я с общих работ вас забрал? А если еще чего откроете, а за это потом «вышку» дадут, не страшно?

ГРАФ. Я понял вас, гражданин начальник. Прошу простить за беспокойство.

ШУРА. Если есть что сдать, то приходите, поговорим…

Г р а ф  встает, надевает шапку, уходит.

ШУРА. Месторождение он открыл … Полезным быть хочет! А нам что? Жить тут, пока все не выкопаем? Нет, чтобы где-то на юге открыть чего-нибудь полезное.

КОНФЕРАНСЬЕ. Вот что делает с людьми политическая близорукость, товарищи! Только честный, реальный труд поможет нашей стране в ближайшей обозримой перспективе «догнать и перегнать в экономическом отношении наиболее развитые капиталистические страны». (Пауза.) Один рационализатор, старенький врач, предложил пожилых большевиков заранее завозить в наши места и в предсмертном состоянии замораживать их в специальном леднике. Чтобы потом, после вступления нашей страны в светлую эру коммунизма, когда наша коммунистическая медицина обязательно найдет пути к оживлению замороженных товарищей, оживить выдающихся сынов нашей Родины, чтобы они увидели, ради чего они проливали кровь и чему отдавали свои горячие сердца… Автора этого рационализаторского предложения, кажется, поехал в Москву через Каларгон. Как верно заметил товарищ Сталин: «У каждой ошибки есть имя и фамилия».

Звук заезженной пластинки. Мужской голос: «Экономическую основу Советского Союза составляют социалистическая система хозяйства и социалистическая собственность на средства производства. В СССР осуществляется принцип социализма: «От каждого – по его способностям, каждому – по его труду». Всем гражданам СССР обеспечивается право на труд, право на отдых, право на образование, право на материальное обеспечение в старости, а также в случае болезни и потери трудоспособности».

Темнота. Слышно завывание ветра, лай собак, перекличку.

13.

Появляется свет. На сцену выходит К о н ф е р а н с ь е. На него светит прожектор.

КОНФЕРАНСЬЕ. Товарищи, обратите внимание на этот пейзаж. Что вы видите там? Природу! Лес, река, поле…

Указывает рукой на ширму, на которой изображены река, поле, небо, солнце. Тут же ширму сзади начинает подсвечивать прожектор. Видно две тени, мужскую и женскую. Они стоят лицом друг к другу, обнявшись. Тут же из-за кулис появляются двое мужчин, уводят мужчину и женщину в разные стороны.

Природу – в широком смысле этого слова. Пейзаж и человеческую природу в том числе. Что это? Что заставило их, уже осужденных социалистическим обществом, найти друг друга здесь? Любовь? Холод? Страх? Одиночество? Или это попытка создания антисоветской организации? Я думаю, что компетентные органы разберутся с этим вопросом. Да, товарищ Дирижер? (Зрителям.) Я сразу узнал вас.

Из-за кулис выходят Д и р и ж е р  и  его  М у з а.

Ну, раз вы уже разоблачены, точнее ваш союз, будьте так любезны, исполните нам что-нибудь такое, лирическое.

Выходит Муза, поет «Утомленное солнце».

КОНФЕРАНСЬЕ. Прошу вас, не стесняйтесь. Всё уже открылось. Ваша личная жизнь больше не является тайной. Да и скрывать вам нечего… Или я ошибаюсь?

МУЗА. Мы в какой-то маленькой комнатке. Я знаю, что это наш дом, мой и твой. Из вещей только стол, раскладушка и стул. На окне цветы в банке. Это ты принёс мне их. Я жду тебя с работы. Я знаю, что ты вот-вот войдёшь во двор. Я жду тебя. Жду тебя, но не смотрю в окно. Я не люблю смотреть в окно, когда жду тебя. Я знаю твои шаги, я услышу тебя ещё внизу, когда ты ступишь на первую деревянную ступень. Ты поднимаешься быстро, ты торопишься ко мне. Мы оба знаем, что такое время и что такое ждать.

ДИРИЖЕР. Мы можем видеться только на репетициях и выступлениях… Это так несправедливо… Нас приводят туда под конвоем… Я решил писать тебе про свои сны, пересказывать наши нынешние дела было бы странно. А эти сны удивительно похожи на те, из детства. Я в них могу делать всё, что мне придёт в голову. Главное, что в этих снах есть ты. Я не всегда вижу тебя, но знаю, что ты присутствуешь, что ты со мной.

МУЗА. У нас будет ужин – картошка, жаренная на сале. После ужина мы будем пить чай, сидя на полу. Ты будешь трогать мои пальцы, я буду смотреть на твоё лицо. Ты очень красивый.

ДИРИЖЕР. Мне снилось, что мы едем в поезде, у нас отдельное купе. Я смотрю в окно, ты застилаешь полки. Стук в дверь. Я открываю и вижу человека. Я откуда-то знаю его. Он улыбается и уходит. Я смотрю ему вслед. Он доходит до тамбура, а там его ждут люди в форме. Он говорит им что-то, я понимаю, что нам с тобой нужно бежать и просыпаюсь.

МУЗА. Потом мы уедем с тобой в большой город, у нас будет большая квартира, в которой у тебя будет инструмент. Ты сможешь играть. Я буду тихонько сидеть в кухне или в другой комнате. Я не потревожу тебя. Ты сможешь работать дома… Я буду очень тихой…

ДИРИЖЕР. Я сижу на ветке дерева, и меня никто, кроме тебя, не видит. Я тихонько зову тебя, а ты стоишь и ждешь момент, чтобы забраться ко мне наверх. Мы смогли бы улететь вдвоем с этой ветки – я так думаю во сне. (пауза) Перед тем, как меня забрали ночью, я задремал. Я чувствовал, что придут, но не стал ждать. Меня вывели из барака и привели к подножию горы, дали кирку. Снег кругом. Я вижу, что вокруг меня много людей стоит. Молчат, ждут. Потом за горой стало светиться что-то. Глазам смотреть больно. Я зажмурился на мгновенье… Глаза открыл: огромная кукла встает над нами из-за горы. Я словно веревками привязан к этой кукле. Веревки эти тянутся к ней от рук, от ног, от головы.

МУЗА. И время будет совсем нашим. Навсегда. Я знаю это. Только нам нужно немного потерпеть, подождать немного. Умоляю тебя, милый, давай подождем…

ДИРИЖЕР. Кукла неуклюже как-то, рвано, двигает своими пальцами. Я и вокруг все двигаемся в такт движениям этим. Поднимаем и опускаем кайло, бьем мерзлоту. Мы словно все загипнотизированы куклой этой, этим истуканом. Я поднимаю голову и вижу, что ниток никаких нет! Нет верёвок, тросов, что это все иллюзия. А кукла сама по себе, словно в припадке каком, движется. Так не должно быть… Зачем я по собственной воле рою для себя могилу? Я смотрю под ноги, а там, в мерзлоте, что-то блестит, словно зеркало. Всполохи от сияния и рваные движения этой куклы у меня под ногами, в мерзлоте. Я встаю на колени, вижу свое лицо. Я молодой, я улыбаюсь. Тот, в зеркале, рукой зовёт меня. Я поднимаю голову, а кукла грозит мне пальцем. Я замерзаю, со всей силы бью мерзлоту, чтобы согреться. Чтобы разбить зеркало.

МУЗА. Мы будем засыпать и просыпаться вместе, и нам ничего не будет сниться. Пусть будет пустота, чтобы никаких напоминаний. Нет прошлого. Мы его сотрем, милый.

ДИРИЖЕР. Под ногами мое лицо и мамы. Мы улыбаемся. Мама машет мне рукой. Я не могу рыть, мне душно. Я задыхаюсь. Я ложусь на землю, на зеркало, дышу на него и слышу сверху смех. Поворачиваю голову и вижу, что те, другие, кто рыл рядом, тоже легли на лёд. И я успокоился: всё – обратного хода больше нет. Я не хочу туда: там тебя нет. Я кричу, пытаюсь встать, но надо мной ледяная корка, мне не хватает воздуха. Чувствую, что меня обманули. Что мама и лицо моё – это обман. Я остаться хочу. Хочу, чтобы ты рядом.

МУЗА. Скоро всё кончится, милый. Я знаю. Я буду ждать тебе, я буду рядом. Я всегда буду ждать тебя, я всегда буду рядом.

ДИРИЖЕР. Я переворачиваюсь на спину. Вижу, как кукла двигает охранниками. К каждому из них от ее рук тянутся веревки. Как можно управлять такой массой людей? Как сделать так, чтобы они двигались синхронно, говорили синхронно, синхронно думали? Какой жуткий и сложный механизм. Охранники достают пистолеты… Я не хочу смотреть, как выстрелят мне в упор. Переворачиваюсь на живот. Я чувствую, что не умру. Он выстрелит, а я буду жив. Но это уже не совсем я. Будто бы я отражение.

МУЗА. Умоляю тебя, милый, нужно чуть-чуть подождать… Время будет совсем нашим, уже навсегда. Только нам нужно немного потерпеть, подождать немного.

ДИРИЖЕР. Сердце замолчало. Я ощущал, что оно не бьется больше. Секунду назад где-то в голове колотилось, а потом тишина. И все исчезло: вой, пурга, охранники, кукла. И сердце пошло, только я его почувствовал с другой стороны, справа. Удивился, прижал руку, а оно там. Потом я понял, что замерзаю, разбил ледяную корку и встал. Рядом встали все остальные. За горой ничего не было – была ночь, было ясно, звезды. Когда шел назад, мне почудилось, что невидимый кто-то за мной следует. Но мне не страшно: я знаю, он не причинит зла. Я буду писать тебе всегда…

МУЗА. Я случайно попала в одну комнату, милый… Следователя срочно вызвали по телефону, и он оставил меня там… Вся комната была завалена письмами, сидело несколько женщин, от которых зависело, дойдут ли они до адресата. Я сидела в углу на табурете и рядом со мной сидела какая-то бесцветная женщина. Самое страшное, что она даже не разворачивала их. Она их просто рвала, по одному, и бросила в корзину. Потом, не глядя, положила одно письмо в стопку. И опять  несколько в корзину. Она не читала их, милый, даже не разворачивала…

КОНФЕРАНСЬЕ. Ну, это не совсем то, что мы надеялись услышать от вас… А про любовь где? Где про желание искупить свою вину? Где раскаянье? Ну что ж, будем работать над этим.

Звук заезженной пластинки. Голос: «За всеми гражданами признается свобода совести и свобода антирелигиозной пропаганды. Конституция – в интересах укрепления социалистического общества – гарантирует свободу слова, печати, собраний и митингов, право объединения в общественные организации, неприкосновенность личности, неприкосновенность жилища и тайну переписки».

14.

На сцене К о н ф е р а н с ь е. Рабочие сцены вытаскивают стол, на стол взбираются три зэка. У одного повязкой завязаны глаза, у второго перевязаны уши, у третьего завязан рот. Зэки садятся на корточки, играют в карты.

КОНФЕРАНСЬЕ. Дуэт «Два з/к» сейчас с помощью театральных средств разрушит миф о двух невинно осужденных гениях – астрономе и поэте! Миниатюра «Товарищеский суд».

На сцене Г р а ф, в костюме звездочета, и Ш у р а, в костюме Пьеро. Перед ними на столе на корточках сидят трое с завязанными глазами, пьют из кружек.

КОНФЕРАНСЬЕ. Заключенный астроном во время драки утверждал, «что бытие не всегда определяет сознание», что он сторонник теории расширяющейся Вселенной, что считает Есенина хорошим поэтом, а Дунаевского – плохим композитором и не согласен с высказыванием Энгельса о том, что «Ньютон – индуктивный осёл».

ПЕРВЫЙ. И что за фраер – этот Ньютон?

ВТОРОЙ. Ты с Энгельсом поспорил, фраерок?

ГРАФ. Я не читал Энгельса, но знаю, что Ньютон – величайший из ученых, живших на Земле.

ПЕРВЫЙ. Да, астроном, труба тебе. И, к сожалению, труба не телескоп…

КОНФЕРАНСЬЕ (Астроному). Да вы прямо как Галилео Галилей! Нет, вы Джордано Бруно! И не читали Энгельса? Серьезно? (Тройке.) Еще он говорил про время. Что время, дескать, может отражаться, замедляться и ускоряться, уплотняться.

ВТОРОЙ. Базара нет, пусть время уплотнится. Десятка плюс десятка – двадцать лет. Здесь думать надо, здесь вам не университет!

ПЕРВЫЙ (Шуре). А что у фраера второго? За что он здесь?

ШУРА. Я арестован как сын отца своего.

КОНФЕРАНСЬЕ. Как поэтично вы сказали… Как сын отца…

ВТОРОЙ. За что тебя? Короче, доходяга…

ШУРА. После семи ночей избиения я сам подписал протокол с признанием «в руководстве антисоветской молодёжной организацией, в контрреволюционной агитации». Подписал первой буквой имени и первым слогом фамилии – «ЛГу».

ПЕРВЫЙ. «Лгу»?! (Пауза.) Да ну, на! Вот ты буровишь!

КОНФЕРАНСЬЕ. Невиновного человека не могут избивать в течение семи дней, после которых он собственноручно подпишет признательный протокол издевательской подписью «Лгу»!

ТРЕТИЙ.
Ша! Доходяги ждут от нас ответа.
Есть маза встретить северное лето.
Короче, так решим промеж собою…
Вы оба два наказаны судьбою,
Судьею ли потом – не в этом суть…
Постановляем: вас на общие вернуть –
Нам ни к чему Поэт и Астроном.
Докажете физическим трудом,
Что любите Советскую страну,
Мол, осознали меру и вину
Перед народом, Партией, Вождем.

ПЕВЫЙ. Мы верим в вас.

ВТОРОЙ. Мы доказательств ждем.

КОНФЕРАНСЬЕ. Только с помощью каждодневной трудовой выработки и культурно-воспитательной работы наша система может перевоспитать антисоветчиков. Товарищи…

Урки обрывают К о н ф е р а н с ь е, уводят его. Ш у р а  и  Г р а ф  кланяются, уходят.

15.

Темнота. Слышно завывание ветра, лай собак.
За столом сидят два человека – А с т р о н о м   и   П о э т. Астроном перелистывает тетради.

АСТРОНОМ. Расстрельная команда должна была приехать еще вчера.

ПОЭТ. Не приедут. Черная пурга, а им на санях с верховьев реки. Хотите, я погадаю Вам?

АСТРОНОМ. Вы знаете, какой последний вопрос задал мне следователь: «Вы верите в Бога?». Я ответил: «Да. Верю». Странно…

ПОЭТ. Дайте Вашу руку.

Астроном дает руку, Поэт рассматривает ладонь.

АСТРОНОМ. Вы можете сохранить мои тетради? Понимаете, я тут задался очень важным вопросом – вопросом Времени. А его могут у меня отнять не сегодня, так завтра. (Пауза.) Именно здесь я понял, что время активно «вмешивается» в процессы, происходящие в природе, организует природные системы, является основой самой жизни.

ПОЭТ. Нет, вас не расстреляют. Думаю, что добавят срок, но не расстрел. Я не вижу…

АСТРОНОМ. Понимаете, в пространстве плотность времени неравномерна и зависит от места, где происходят процессы. Некоторые процессы ослабляют плотность времени и поглощают его, другие же, наоборот, увеличивают его плотность и, следовательно, излучают время. Уменьшение времени около какого-либо процесса вызывается втягиванием туда времени из окружающей среды. Понимаете?

ПОЭТ. Вот оно это место! Сколько нас тут? Сколько времени у нас у всех отобрали? Я предполагаю, что время от времени происходят массовые мутации, повышающие уровень пассионарности, – пассионарные толчки. Они продолжаются не дольше нескольких лет, затрагивают узкую территорию, расположенную вдоль геодезической линии. Особенности их протекания указывают на их обусловленность внеземными процессами.

АСТРОНОМ. Совершенно верно… Проявление активных свойств Времени происходит в «нужный момент, в нужном месте». Нет жесткой предопределенности будущего. Событие в будущем реализуется потому, что Время выстраивает цепочку неопределенностей таким образом, чтобы это событие смогло произойти…

ПОЭТ. Вы говорили, что Время может отражаться по законам геометрической оптики. Какое зеркало для этого нужно? Возможно ли, что природное, ландшафтное зеркало отражает время?

АСТРОНОМ. Я предполагаю, что мы с вами находимся именно в таком месте. Представьте, какое количество Времени здесь собрано, какое колоссальное количество энергии… (Пауза.) Вы сохраните мои тетради?

ПОЭТ. С вами ничего не случится. (Читает стихи.)

Когда мерещится чугунная ограда
И пробегающих трамваев огоньки,
И запах листьев из ночного сада,
И темный блеск встревоженной реки,
И теплое, осеннее ненастье
На мостовой, средь искристых камней,
Мне кажется, что нет иного счастья,
Чем помнить Город юности моей.
Мне кажется… Нет, я уверен в этом!
Что тщетны грани верст и грани лет,
Что улица, увенчанная светом,
Рождает мой давнишний силуэт,
Что тень моя видна на серых зданьях,
Мой след блестит на искристых камнях.
Как город жив в моих воспоминаньях,
Как тень моя жива в его тенях!

Темнота. Слышно завывание ветра, лай собак.

16.

Появляется свет. На сцену выходит К о н ф е р а н с ь е. На него светит прожектор.

КОНФЕРАНСЬЕ. Дорогие друзья, мы продолжаем искоренять суеверия заключённых с помощью театральных средств. (Пауза.) Среди контриков и бытовиков бытует, простите за каламбур, множество мифов. (Пауза.) Сейчас для вас выступит дуэт «Два з/к». В своей сценке заключенные выступают против так называемой «туфты», техники учёта фиктивного труда. Против не нужных стране, многообразных псевдонаучных теорий.

На сцену выходит Ш у р а, в костюме Пьеро, и Г р а ф, в костюме Арлекина.

ШУРА.
Пассионарная, прикинь, теория этногенеза.
Я автора её готов порезать
за то, что чокнулся догнать его туфту.
Комплиментарность эту да еще вот ту
консорцию. Вот фраерман, олень!
Такую муть поднял, такую мутотень!
Пассионарий – типа контрик, чисто враг.
Ему бы лишь бы дуба дать, но не за так,
а за идею, жару дать вокруг!
На бас такого не возьмешь и на испуг,
он сам себе судья и вертухай.
Не догоняю я, и ты не догоняй.
Консорция ему – барак родной,
он в этой теме чисто свой, блатной.
А этнос – маза через двести лет.
Таких сроков тут не было и нет.
Какое масло в этой голове!
Я пайку бы отдал и даже две,
чтоб выучиться так туфтить туфту –
комплиментарность эту или ту…

ГРАФ.
Я не догнал, короче, роль пассионариев
у нас в стране Советов, пролетариев.

ШУРА.
Лепи туфту – о Времени теорию.
В барак канать, не как в обсерваторию
идти. Бухти про время, звезды, зеркала,
про наши, чисто, скорбные дела,
и как поправить их, как время воротить.
Ты мастер за такое все темнить.

ГРАФ.
Я говорил уже, что нет таких зеркал,
чтоб в прошлое вернуться. Я устал
вам повторять стомиллионный раз:
нам не вернуть себе вчерашних нас.
Возможно отражение времен,
но в отражении ни лиц и ни имен
своих мы не узнаем. Зеркала
не примут наши здешние тела.

ШУРА.
Тебя, профессор, втихаря пришьют.
Без надобности тут научный труд.
Тут время от звонка и звонка.
И мы с тобой не люди, а зэка.

КОНФЕРАНСЬЕ. Дорогие друзья, считаю своим долгом пояснить, о каких мифах сейчас была речь. По представлениям заключенных, некий профессор-астроном изобрел некие зеркала, они, якобы способны переносить человека в прошлое, что неоднократно наблюдалось многими зэками. Аплодисменты, товарищи.

Конферансье аплодирует. Звук заезженной пластинки. Голос: «Любовь поэта к своему народу, товарищи, порождала неумолимую ненависть к его угнетателям, к его врагам. Любовь и ненависть были той силой, которая определяла внутренний пафос и трагизм творчества этого великого поэта. Ему было чуждо пассивное созерцание жизни, поэт не уходит от нее, а, наоборот, энергично и страстно борется за её переустройство, разоблачает тех, кто мешает счастью народа. Товарищи, поэт Некрасов уже тогда боролся с врагами народа! Некрасов в своих стихотворениях описывал безжалостные, но правдивые картины человеческого горя и страданий обездоленных людей. Поэт любил свой народ, сочувствовал ему и считал борьбу за его счастье и свободу великой целью, ради которой стоит жертвовать жизнью, товарищи!»

17.

Темнота. Барабанная дробь, зажигается прожектор.
На сцену выходит К о н ф е р а н с ь е.

КОНФЕРАНСЬЕ. Товарищи, в основу развития нашего комбината в 3-й пятилетке положены постановления Правительства и ЦК ВКПб. В соответствии с этими постановлениями, запроектированная мощность комбината составляет: 10 тысяч тонн никеля, 17 тысяч тонн меди и 25 тонн металлов платиновой группы в год. (Пауза.) Постановлением Правительства по Норильстрою этого года предусматривается увеличение мощности комбината по никелю в 3–4 раза. (Пауза.) Основными объектами строительства нашего комбината являются: рудники – «Чёрный» и гора «Тёмная»; обогатительная фабрика производительностью 9000 тонн руды в сутки, 949 тонн концентрата в сутки или 323.570 тонн в год; металлургический завод на 10000 тонн никеля в год; ремонтно-механический завод; угольные штольни – гора Шмидта и гора «Надежда», склады угля и углесортировки; известковый карьер; соцгородок на 45 тысяч жителей. (Пауза.) Быть пионером в освоении этого месторождения выпала честь ГУЛАГу НКВД. (Пауза.) На сцене Мистер Икс с «Куплетами Мефистофеля»! Встречаем!

Оркестр играет вступление. На сцену выходит  м у ж ч и н а  в маске и в плаще. Поет «Куплеты Мефистофеля» («Люди гибнут за металл»).

В конце выступления начинают мигать лампы. Появляется огромная шестипалая рука, к ее пальцам тянутся нитки от кукол, которые орудуют кирками, ломами, лопатами.
На звуки оркестра накладывается вой ветра. Темнота.

18.

Темнота. Барабанная дробь, зажигается прожектор.
На сцену выходит К о н ф е р а н с ь е.

КОНФЕРАНСЬЕ. Товарищи, сейчас для вас будут прочитаны отрывки из поэмы русского поэта Некрасова.

Оркестр играет увертюру, на сцену выходит Мороз-воевода и другие участники концерта.

КОНФЕРАНСЬЕ.
Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи –
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.

Глядит – хорошо ли метели
Лесные тропы занесли,
И нет ли где трещины, щели,
И нет ли где голой земли?

ШУРА.
Пушисты ли сосен вершины,
Красив ли узор на дубах?
И крепко ли скованы льдины
В великих и малых водах?

Идет – по деревьям шагает,
Трещит по замерзлой воде,
И яркое солнце играет
В косматой его бороде.

ГРАФ.
Дорога везде чародею,
Чу! ближе подходит, седой.
И вдруг очутился над нею,
Над самой её головой!

Забравшись на сосну большую,
По веточкам палицей бьет
И сам про себя удалую,
Хвастливую песню поет:

«Вглядись, молодица, смелее,
Каков воевода Мороз!
Навряд тебе парня сильнее
И краше видать привелось?

ДИРИЖЕР.
Метели, снега и туманы
Покорны морозу всегда,
Пойду на моря-окияны,
Построю дворцы изо льда.

Задумаю – реки большие
Надолго упрячу под гнет,
Построю мосты ледяные,
Каких не построит народ.

Оркестр встает. Звук удаляющихся шагов.

ШУРА.
Где быстрые, (пауза) воды
Недавно (пауза) текли…

КОНФЕРАНСЬЕ (подсказывает).
Где быстрые шумные воды
Недавно свободно текли.

ШУРА.
Где быстрые, шумные воды
Недавно спокойно текли,
Сегодня прошли пешеходы,
Обозы с товаром прошли.

ГРАФ.
Люблю я в глубоких могилах
Покойников в иней рядить,
И кровь вымораживать в жилах,
И мозг в голове леденить.

ДИРИЖЕР.
Войди в мое царство со мною
И будь ты царицею в нем!
Поцарствуем славно зимою,
А летом глубоко уснем.

КОНФЕРАНСЬЕ.
Войди! приголублю, согрею,
Дворец отведу голубой…»
И стал воевода над нею
Махать ледяной булавой.

Звук шипения закончившейся патефонной пластинки. Темнота.

Звук шипения пластинки, вой ветра, лай собак. Сцена вращается.

Кабинет начальника. Н а ч а л ь н и к  сидит за столом, С к р и п а ч  стоит перед ним, на табурете сидит К о н ф е р а н с ь е.

НАЧАЛЬНИК. Вы утверждаете, что попали в оркестр исключительно для его усиления, так? И никаких разговоров, кроме музыкальных, с Дирижером не вели?

СКРИПАЧ. Совершенно правильно, гражданин начальник. Ничего, кроме музыки. А оркестр без скрипача, вы же понимаете…

КОНФЕРАНСЬЕ. Гражданин начальник, не могу не сообщить, что заключенный Скрипач несколько раз приходил на репетиции оркестра и разговаривал с Дирижером. При этом скрипки у него не было…

СКРИПАЧ. Дирижер – хороший человек, гражданин начальник, он не виноват, что оркестру скрипач нужен.

Сцена вращается.

М у з а  из оркестра выходит на авансцену, тихо читает стихи.

МУЗА.
Трах-тарарах! Ты будешь знать,
Как с девочкой чужой гулять!..

Утек, подлец! Ужо, постой,
Расправлюсь завтра я с тобой!

А Катька где? – Мертва, мертва!
Простреленная голова!

Сцена вращается. Стоят А с т р о н о м  и  П о э т, смотрят на звезды.

ПОЭТ.
Бес, свободу отняв у нас,
Наши души хочет отнять.
Лучше сдохнуть здесь десять раз,
Чем подобное подписать.
Тяжела и страшно сильна
Захватившая нас рука.
Наша гибель слишком ясна.
Наша гибель слишком близка.

АСТРОНОМ.
Но подумай, какой простор
Развернется там пред тобой.
Потолок в тюрьме – голубой,
Вместо стен – силуэты гор.

ПОЭТ.
Как любить такую страну,
Где у всех мы будем в плену?
У широкой синей реки,
У бессонницы и пурги,
И у сушащей кровь тоски,
От которой в глазах круги.
И у проволоки тугой,
И у низких, чахлых берез,
Бездорожий тундры нагой,
И таежных несчетных верст.
Но бояться этой страны
Мы не станем и в смертный час.
Беспощадный гнев сатаны
Несклоненными встретит нас.

Появляется дым или снег. На этой белесой пелене, как на экране возникает картинка – огромный портрет «отца народов». Вой ветра, звук шипения старой пластинки. Звучит голос, похожий на голос Сталина.

ГОЛОС.
Сорок сов собралися во тьме.
Меркнет тьма под ударами крыл.
Хеляме! Хеляме! Хеляме!
Черный ветер, исполненный сил,
Пронесись, пронесись по тюрьме
Улетающим совам вослед.
Намоныйа манги хеляме!
Бафомет! Бафомет! Бафомет!

За столом сидит Н а ч а л ь н и к.
Перед ним – на табуретах спинами друг к другу К а п и т а н   и   Д и р и ж е р.

НАЧАЛЬНИК. Как так получилось, что во время торжественного концерта, посвящённого созданию театра, в нашем учреждении возникла эта контрреволюция?

КАПИТАН. Я не совсем понимаю, о чем идёт речь.

ДИРИЖЕР. Если ваш вопрос касается стихотворения Некрасова, то…

НАЧАЛЬНИК. Значит, вы знаете, в чем была контрреволюция… Это хорошо, продолжайте.

КАПИТАН. Я не вижу никаких враждебных или контрреволюционных вещей в нашем концерте и в стихотворении товарища Некрасова.

НАЧАЛЬНИК. Стало быть, нет… Хорошо, у вас будет время подумать. Вы утверждали концертную программу?

КАПИТАН. Дело в том, что концерт был под угрозой срыва, так как Дирижера оркестра по ошибке забрали ночью… Я занимался этим вопросом.

ДИРИЖЕР. Все так и было… Меня ночью забрали, а сегодня – концерт. Гражданин Капитан не знал о том, что будет стихотворение Некрасова. Это моя идея.

НАЧАЛЬНИК. Это что получается, Капитан, что у вас враг народа составляет программу концерта, а вы не знаете об этом? (Дирижеру.) А что Муза? Она вам в качестве кого необходима в оркестре? Декламатора, певички, любовницы, жены?

ДИРИЖЕР. Она прекрасная певица и декламатор, гражданин начальник. Вы же слышали ее выступления.

НАЧАЛЬНИК. И скрипач отлично скрипит, и дворянка бывшая стишки хорошо читает… И бытовики из-за тебя, «контрика», в отказ идут. Красота! Малина! (Пауза.) Ну, а теперь главный вопрос. Какие мосты не сможет построить наш народ?

Сцена вращается.

МУЗА.
– Все равно тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем.
– Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!

Трах-тах-тах! – И только эхо
Откликается в домах…
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах…

Сцена вращается.

Стол, перед которым сидят на табуретках спинами друг к другу
К а п и т а н  и  Д и р и ж е р, за столом Н а ч а л ь н и к.

НАЧАЛЬНИК. Еще раз спрашиваю: какие мосты не сможет построить наш народ?

КАПИТАН. Наш народ может построить любые мосты, я уверен в этом.

ДИРИЖЕР. Наш народ может построить всё.

НАЧАЛЬНИК. Вот вы своей контрреволюционной организацией или бригадой концертной это докажете. Так сказать, опровергнете заблуждение поэта Некрасова относительно нашего народа.

Сцена вращается. Стоят А с т р о н о м  и  П о э т, смотрят на звезды.

ПОЭТ. Я изнемог. Я больше не могу.

АСТРОНОМ. Нет, хуже там в январскую пургу.

ПОЭТ. Не выдержать в мучении таком.

АСТРОНОМ. Нет, хуже там, в бараке воровском.

Вой ветра, звук шипения старой пластинки. Звучит голос, похожий на голос Сталина.

ГОЛОС.
Покатись! Покатись! Покатись!
В мир подземный бездонен поклон!
Опрокинься надзвездная высь!
Пополам расколись небосклон!
Из глубокой подземной воды
Выплывает полуночный свет.
Нере, нере, чулыб, чулугды!
Бафомет! Бафомет! Бафомет!

ПОЭТ.
Мне больно! Больно! Милости прошу!
Начальничек, пусти! Я подпишу!

Сцена вращается.

Стол, перед которым сидят на табуретах спинами друг к другу
К а п и т а н  и  Д и р и ж е р, за столом Н а ч а л ь н и к.

НАЧАЛЬНИК (Дирижеру). Ну, что вы сидите? Можете идти. Кто будет за вас ошибки исправлять?

Дирижер и Капитан встают.

НАЧАЛЬНИК. Мы с вами еще не договорили, Капитан.

Д и р и ж е р  уходит, Капитан садится.

НАЧАЛЬНИК. Тебе жить стало скучно, Капитан?КАПИТАН. Не понимаю вопроса…

НАЧАЛЬНИК. А ты подумай, Капитан.

КАПИТАН. Вы про дирижера и оркестра?

НАЧАЛЬНИК. Нормально тебе? Хорошо устроился? Как там у них говорится: «не возжелай жены ближнего своего». Как оно, с чужой женой, Капитан?!

КАПИТАН. Я, правда, не понимаю, о чем идет речь…

НАЧАЛЬНИК. Падаль какая! Не знает он! Сука! Даже мараться о тебя не хочу. Сам попросишься перевестись куда-нибудь подальше. Паскудина! Еще рас с Еленой увижу – сгною! Пошел вон… Не понял?! Вон пошел!!!

Сцена вращается.Н а ч а л ь н и к  и  К о н ф е р а н с ь е.
Перед Конферансье лежат вещи: ватник, штаны, шапка, сапоги.

КОНФЕРАНСЬЕ. Это ошибка, гражданин начальник… А как же ваша знакомая, которая должна завтра зайти? Вы же сами сказали… Кто ей поможет?

НАЧАЛЬНИК. Собирайся. Найдем другого лепилу, не переживай.

КОНФЕРАНСЬЕ. Я же столько лет помогал Вам, Партии, Родине. Я же все осознал, я искупил, доказал вам…

НАЧАЛЬНИК. Пошел вон…

КОНФЕРАНСЬЕ. Я понял, гражданин начальник. Я же только проводить их, чтобы они ничего не заподозрили и сразу назад, да? Простите, я просто очень волнуюсь… (Начинает одеваться.) Я же вам нужен, я знаю. Я только проводить… Я прямо поверх костюма все надену…

НАЧАЛЬНИК. Знаешь, что мне один венгр написал вместо признания?

КОНФЕРАНСЬЕ. Я же только проводить, да? Гражданин начальник, вы просто кивните мне, можно не говорить ничего… Я же давно в Партии, и, то, что я здесь, ошибка, вы знаете, поэтому я и помогаю вам…

НАЧАЛЬНИК. Сначала убивают храбрых, потом тех, кто их предал. Потом убивают равнодушных, затем кто очень старается заслужить себе послабление. Остаются только циники, но и они умирают после от омерзения.

КОНФЕРАНСЬЕ. Какие замечательные слова, гражданин начальник. Простите, у меня все спуталось в голове. Это мог написать только враг… Я быстро, туда и обратно…

Сцена вращается. Муза надевает на платье ватник, снимает туфли, надевает сапоги. На сцену выходят  у ч а с т н и к и  концерта, одетые в телогрейки и шапки.

МУЗА.
Так идут державным шагом,
Позади – голодный пес,
Впереди – с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз –
Впереди – Исус Христос.

Дым или снег рассеиваются. Портрет «отца народов» растворяется.
Рабочие выкатываю на сцену тележку. Участники встают на нее. Сцена вращается. Звук шипения закончившейся патефонной пластинки.

20.

Сцена останавливается. Луч прожектора поочерёдно высвечивает лица Д и р и ж е р а, М у з ы, Ш у р ы, Г р а ф а, К о н ф е р а н с ь е, П е в ц а,  П е в и ц ы,
у ч а с т н и к о в  к а п е л л ы.
Они снимают одежду. Рядом стоят вохровцы.

СКРИПАЧ. Как? Уже?!

ПЕВИЦА. Как холодно…

КОНФЕРАНСЬЕ (вохровцам). Я не буду снимать одежду.

СКРИПАЧ. Лучше самому, а то они помогут… Прикладом – это больно…

ЛИРИК. Неужели всё…

КОНФЕРАНСЬЕ (вохровцам). Я могу идти? Почему вы молчите? Я договорился…

СКРИПАЧ. Простите, вы со смертью договорились или со стрелками?

КОНФЕРАНСЬЕ. Заткнись! Из-за тебя все! Ты белой костью себя считаешь?

МУЗА. (Конферансье). Хотя бы сейчас помолчите!

КОНФЕРАНСЬЕ. И тебя Дирижер пригрел, от шахты спас. Из-за вас всё… И при царе вам плохо было и при большевиках плохо. Не зря вас «гнилой интеллигенцией» назвали… Спасаете друг друга. Для чего? Если попали сюда, то уже не высовывайтесь… Тут каждый за себя… (Дворянке.) Что ты смотришь? Презираешь, поди?! Стукачом считаешь? Плевать! Вы тут останетесь, а я договорился с начальником.

ШУРА. Закрой поддувало, твое дело телячье – обосрался и жди! Я давно срисовал, что ты начальнику на нас дуешь! (Всем.) Вот он – поддувало! Это из-за него мы тут сейчас ляжем!

ГРАФ. (Шуре). Не суетись, звонарь своё отхватит. (Конферансье.) За стукачом топор гуляет. Не слышали такую мудрость?

КОНФЕРАНСЬЕ. Аферистом прикидывается. Настоящий «контрик». Я рассказал, что ты хотел революцию исправить. Чтобы Ленина не было и товарища Сталина… А я верил и верю Партии. Да, я ошибся, но я осознал, и я все ради Партии…

ГРАФ. Пошел вон…

Вохровцы собирают одежду. Конферансье делает шаг назад. Строй смыкается.

ГРАФ. (Дирижеру). Вот про что я говорил вам. Вот это зеркало…

ДИРИЖЁР. Я не понимаю…. Вы пытались объяснить мне, пока мы шли, но я не понял.

ГРАФ. Мы переместимся… Я слышал разговор Астронома и Поэта. Они сказали, что это природное зеркало может отражать время.

ШУРА. У меня свое зеркало есть, с ним вернее…

Достает алюминиевую миску, трет ее рукавом.

Выстрел.

ДРАМА. Жалко конферансье. Зачем он побежал?

СКРИПАЧ. Сдается мне, что он поторопился…

НИЗКИЙ. Вы разве не поняли, что мы из-за него здесь?

ВЫСОКИЙ. Я совсем замерз, ног не чувствую…

ГРАФ. Астроном так сказал второму, с которым они это зеркало открыли: «Вы представляете, какой тут сгусток времени? Это огромная энергия. Энергия, как вы знаете, не возникает и не исчезает, а только превращается из одной формы в другую. Зеркало эту энергию отражает…»

НИЗКИЙ. Тут братская могила…

ДИРИЖЕР (Музе). Прости меня.

МУЗА. И ты меня… Скорее бы уже…

ГРАФ. Отсюда с шестьдесят девятой параллели начинается зона парадоксального течения времени. Они говорили, что отсюда можно и в прошлое, и в будущее, здесь время может менять свою плотность и направление…

ДИРИЖЕР. Я бы в прошлое…

ШУРА. Почему?

ДИРИЖЕР. Там мама…

ШУРА. И я мамку свою смогу найти? Я ради этого за любой кипиш.

ПИАНИСТ (Певице). Не бойся… Иди ко мне.

ПЕВИЦА. Меня больше никогда не будут уводить от тебя…

ГРАФ. Я тоже знаю, куда я хочу попасть. Туда, где этих всех нет…

ЦЕНТРАЛ. А что если петь в этот момент?

ПЕРВЫЙ ВОХРОВЕЦ. Да хоть танцуй!

ГРАФ. (вохровцам). Вы не знаете, с чем имеете дело. Вы заставляете нас открывать мерзлоту, не понимая, что вот это зеркало скоро начнёт работать само по себе.

ВТОРОЙ ВОХРОВЕЦ. Заткнись! Стройтесь!

ГРАФ. Зеркало будет работать само! Вас не спросит, слышите?!

ТРЕТИЙ ВОХРОВЕЦ. Плотнее…

ШУРА. Это типа все, как Фима, встанут?

ДИРИЖЕР. Получается, мы можем попасть в наше прошлое?

ГРАФ. Надеюсь…

ДВОРЯНКА. Скорее бы уже…

Вышли в о х р о в ц ы.

ДИРИЖЕР. Я это видел уже…

МУЗА. Я буду ждать тебя…

ШУРА. Нет, ну если как с Фимой получится, то тогда чего…

ГРАФ. Вы бы помолились, юноша…

ВОХРОВЦЫ. «Внимание, заключенные! В пути следования не растягиваться, не разговаривать, с земли ничего не подымать! Шаг влево, шаг вправо считается побегом. Конвой стреляет без предупреждения.

Скрипач неожиданно начинает играть. На звуки скрипки накладывается вой ветра, лай собак, шипение пластинки, мужские и женские голоса, читающие молитву. Звучат позывные «Широка страна моя родная», звуки горна из песни «Взвейтесь кострами».
На эту какофонию накладывается текст: «… праздничного концерта, посвященного постановлению Партии о создании театра у нас, в ИТЛ. Театр, товарищи, по высказыванию певца революции, поэта Владимира Владимировича Маяковского, – это не отображающее зеркало, а увеличительное стекло!» Все эти звуки сплетаются в какой-то гул, созвучный завываниям ветра. Появляется свечение, зажигаются прожектора, лучи которых хаотично движутся по сцене и залу. Звучит запись с пластинки, голос Конферансье: «Товарищи! Дорогие товарищи и граждане заключенные». Пластинка перескакивает, мужчина читает стихи: «Не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи – Мороз-воевода дозором обходит владенья свои. Глядит – хорошо ли метели лесные тропы занесли, и нет ли где трещины, щели, и нет ли где голой земли?» Пластинка перескакивает. Звучит женский голос: «Трудящиеся СССР – рабочие, крестьяне, интеллигенция – глубоко изменились за годы социалистического строительства. Пролетариат СССР, обладающий государственной властью, превратился в совершенно новый класс. Он превратился в освобожденный от эксплуатации рабочий класс, уничтоживший капиталистическую систему хозяйства и установивший социалистическую собственность на средства производства, то есть в такой рабочий класс, какого еще не знала история человечества». Голос Конферансье: «…праздничного концерта, посвященного постановлению Партии о создании театра у нас…». Голос Дирижера: «Я, можно сказать, в полном порядке. Жизнь продолжается. Меня в школы приглашают – поделиться воспоминаниями, как я ту песню написал. Представляете? Прихожу к детям, рассказываю, сажусь за рояль… Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры дети рабочих…».  Голос Астронома: «В Космосе существуют две силы, направленные против хода энтропии, – звёзды и люди… (пластинка перескакивает) А вообще, при чём здесь люди, при чём здесь вообще Сталин? Таково было физическое свойство времени». Всполохи света. Вспышки выстрелов или северное сияние. Пластинка перескакивает. «Я другой такой страны не знаю…

Появляется капелла и участники концерта, раскрывают рты, в такт словам. На  песню накладываются звуки ветра, лай собак, перекличка. Слышно, как настраивается струнный оркестр. Слышно, как мужские и женские голоса что-то читают негромко вслух. Все эти звуки сплетаются в какой-то гул, созвучный завываниям ветра. Шипение закончившейся пластинки…

Конец